— Ты больной? — спросила она, опускаясь на стул.

— Заболеешь, — хмуро буркнул Костя. — Я хочу отказываться от шахты.

— Не дичай! Почему это?

Костя закурил трубку и густо пустил клуб дыма.

— Не подсильно мне. Знаешь — Бутов или я. Сорвали меня от станка, а здесь хоть с ума сходи. Ребята смотрят, как на зеленого, кое-кто и прошлым попрекает. Да провались они совсем!

— А ты и струсил?

Костя поднял голову и оробел. На него гневно смотрели две смородины Катиных глаз. Ее полные, немного поблекшие губы дрожали. Он в первый раз видел ее такой.

— Видишь ли… Я не струсил, но мне тяжело справляться с работой по этой проклятой канцелярии, — оправдывался он. — Нил, тот помнил все из головы, и у него как-то все катилось к делу.

Вот если бы один забой, тогда бы я потягался с любым и не подкачал бы. Сейчас перебой в шахте и я все думаю, что от меня это.

Катя прошлась по комнате, морща лоб. Костя видел мельчайшие черточки на этом строгом лице: что-то новое, серьезное одухотворяло его. Девушка остановилась против него и поспешно заговорила:

— Мне и всем ребятам будет обидно, Костя, если ты провалишь дело в шахте. Нам надо каждый день готовить смену. Ну, если завтра с Нилом или другими стариками что-нибудь случится? Опять же я не узнаю тебя. Хочешь ехать в город на учебу, а здесь расквасился. Да на твоем бы месте я созвала всех забойщиков и поговорила бы с ними откровенно. В чем дело? Тебя поставил директор, а Гурьян — сам старый шахтер.

Костя хлопал губами и ресницами, но слов не находил. В этот вечер он ушел домой раздосадованный. Ему казалось, что Катя, как и все остальные на руднике, не желает понять сложного переплета, в который он попал.

Утром оттеплело, шел секущий частый дождь. Шахтеры явились на раскомандировку в серых спецовках и в сапогах, хватающих голянищами до бедер. Костя задержал забойщиков на штреке. Лица шахтеров были угрюмы и от зеленого света казались бескровными. Рабочие сбились в тесное кольцо, кололи глазами нового начальника. И он понял, что часть из них была недовольна им, многим просто тягостно было подчиняться молодому заву, недавно пришедшему на производство. Но от Кости не укрылись бодрые взгляды Ларьки Супостата и других рабочих. Это и подстегнуло парня. Он не узнал себя и своих слов, когда громко, отрывисто заговорил:

— Товарищи забойщики, у нас прорыв. Мы запачкали недостойной грязью знамя шахты «Соревнование». И я не знаю, почему это произошло. Если виноват я, то режьте прямо. Мне обидно до самого нутра, что вы молчите, а на доске вниз ползут проценты. А вот когда был в забое, то сами же высовывали меня на собраниях, премировали и посылали на всякие буксиры. Безбородый я и немного колесил, но в этом не моя вина. Да ежели хотите знать, то теперь я за эту вот шахту хоть в огонь, хоть в воду, а то и на рельсы головой могу…

Не годен я — говорите, годен — давайте работать как следует…

Разошлись молча. Но Костя видел, что он приблизился к шахтерам, дотронулся до сердца рудокопов.

Забойщики распоясывались на ходу, ловко отвертывались от ползущих из дальних забоев вагонеток.

В забое Кости и других, соседних, шел упругий кварц, характерный только для Улентуя. Он был пропитан золотой пудрой. Руду не брали примитивные дробилки, не извлекали из нее золотой пыли бегуны. Эта порода ждала илового завода, ждала цианизации.

От ударов забойщиков летели искры. Смены оттачивали кайлы и лопаты. Смены молча встречались и расходились по забоям. Соревнованцы раньше остальных спускались в шахты и позднее появлялись в столовых.

А через полмесяца, когда в конторе сделали сводку добычи руды, шахта «Соревнование» опять занимала первое место. Первым среди ударников опять был Костя. В эти дни он дал небывалый на руднике рекорд.

Ночи темнели, наступали северные заморозки. Тучи шли над тайгой, задевая клочьями за вершины гор. Холодный ветер кружил умирающую листву.

Клыков с бригадой заканчивал практику наспех. У студентов побурели лица. Практиканты обходили шурфы новых разработок, заполняли блокноты нужной и ненужной мелочью, старались записать как можно больше, подбирали редкостные экспонаты.

На заключительный доклад руководителей бригады собрались технические работники прииска и значительная часть рабочих. В зале становилось тесно и чадно. Студенты из угла сверкающими глазами следили за Иваном Михайловичем. Он спокойно разбирал бумаги и что-то вполголоса говорил сидевшему рядом нахмуренному Бутову. Гурьян с первого взгляда заметил, что значительная часть рабочих относится к бывшему главному инженеру недружелюбно, и ждал неприятной развязки.

Заседание открыл Бутов. Студенты приосанились, повернули головы к докладчику. Дисциплинированность их понравилась директору.

Докладчик коротко остановился на работах бригады, не входящих в первоначальный план практики. Работы эти относились к ударной помощи по оборудованию электростанции и американской фабрики. О том, что сам он не спал ночей, Клыков не упомянул, и эта скромность подкупила механика Зайцева. Старик похлопал, а ему дружным взрывом ответили студенты и рабочая молодежь.

Докладчик овладевал аудиторией умело и убедительно. Знакомя ее с анализами различных пород и объясняя их особенность, он открывал много нового даже для инженеров и администрации. Большие паузы скрашивались неожиданной свежестью содержания, и публика начала постепенно забывать, что перед ней тот самый Клыков, который несколько лет подряд пророчил руднику умирание. Два раза аудитория сопровождала выводы инженера аплодисментами, и Гурьян, наклонясь к жене, вынужден был шепнуть:

— Сила, черт его побери.

— Несомненно, — кивнула она.

— А как ты думаешь… Не заглаживаются тут старые делишки?

— Не думаю… Надоело это, надо бросить…

Студенты направили взгляды в их сторону, и Татьяна Александровна легонько отстранила мужа. Оригинальность клыковского доклада заключалась еще и в том, что он, не стесняясь, указывал на недостатки в расположении новых мастерских и в крепежке новых шурфов, которые не были замечены руководителями рудника.

Студенты под руководством бригады провели большую геологоразведывательную работу за рекой Улентуем, в двадцати километрах от центра рудника, и Клыков с особенным удовольствием подчеркнул, что там таятся в недрах не меньшие богатства, чем по эту сторону реки.

До конца доклада Гурьян был переполнен мыслями об инженере. Он вспомнил, как при затоплении шахт весенними водами чуть не погиб в наполненной мутными потоками ложбине вместе с Татьяной. Будь бы тогда Клыков на руднике, наверное, Гурьян избил бы его в горячности — таково было его желание. И вот прошло то время. А дальше, может быть, тайна раскроется, и все, не доверяющие ученому инженеру, простят его ошибки, ошибки, без которых не обходится ни один человек в крупных предприятиях. Не в первый раз Гурьян в таких случаях содрогался от неприятного чувства, связанного с одним печальным эпизодом из его собственной жизни.