почесал засаленные длинные волосы. — Я говорил, что некоторые думали, что она мужик? Ха-ха, я смотрю… вполне себе баба. Слушай, вообще-то я тебя даже отчасти понимаю. Любуясь её гладкими красивыми ножками, можно забыть и о её придурковатостях, — Тони громко рассмеялся, а Йенс округлил глаза и поднял с земли первый попавшийся под руку небольшой камешек, который тут же кинул в Купера.

Энтони перестал смеяться и громко и жалостливо ойкнул, после чего принялся отползать подальше от Ольсена, пряча голову руками.

— Ты чего, дружище?!

— Ты там в кустах валялся и на её ноги пялился, да, собака? — гаркнул Йенс.

— А ещё ей под юбк… ай, да хватит! — почувствовав, как очередной камень прилетел ему в плечо, Тони принялся отползать усерднее. — Да шучу я, шучу! Чего ты сразу, Отелло грёбанный! Думаешь, наркоман с дырками на руках твою бабу увести сможет?!

— Пока я жив — не сможет! — Ольсен поднялся с крыльца и медленно подошёл к Тони, который, осознав, что деваться ему некуда, сжался в клубочек, закрыв голову руками. Йенс усмехнулся и слегка наклонился. — И никакая она не баба.

— Прости-прости, буду говорить о ней исключительно как о мисс Ричардсон, — проскулил Энтони. — А хочешь, сразу миссис Ольсен, а? Лучше же звучит? — он слегка выглянул из-за своих рук, бросив на Йенса заинтересованный взгляд.

— Не переусердствуй. А лучше свали-ка ты отсюда поскорее.

— Хорошо-хорошо, как прикажешь! — Энтони шустро поднялся на ноги и попятился назад с участка, приподняв руки в примирительном жесте. Когда он отошёл достаточно далеко, то резко развернулся и бросился наутёк, крикнув напоследок: — а задница, кстати, у неё тоже что надо!

— Сука ты последняя! — прохрипел Ольсен вслед, бросив в его сторону ещё несколько камней, но ни разу не попал.

•••

The Beatles — P.S. I Love You

Лекса чувствовала себя преисполненной обиды и никуда не могла деться от этого. Она сидела на заднем сиденье машины матери, прижав к груди коленки и полностью наплевав на то, что на диване потом останутся грязные следы от ботинок. Хотелось сделать что-нибудь плохое. Не до конца ужасное, но что-то, что заставило бы мать чувствовать себя некомфортно. Хотя, конечно, это глупо, она ведь не моет сама машину, это делают за неё на мойке… да плевать! Лексе всё равно, что вредитель из неё никудышный, просто хочется куда-нибудь излить свою злость.

Мама, как и обещала, молчит, не пытается ругаться и читать лекции, это девушке кажется странным. Они много шутят с папой над взрывным характером матери, и даже отцу становится иногда страшно в её присутствии, но в последнее время Эрика явно сбавляет повороты. Какая-то по странному молчаливая и слегка отстранённая, раньше она не позволяла никому другому выйти из спора победителем.

Лексе, впрочем, глубоко наплевать. В её сердце скопилась огромная обида, настолько тяжёлая, что даже непосильная. Она постоянно думала о том, каким отвратительным то представление показалось Оливеру и его отцу. Не в таком свете Эдвардс хотела появиться перед глазами родителя лучшего друга в их первую встречу. Наверняка теперь думает, что Лекса из семейки душевнобольных (хотя где он не прав будет), вдруг запретит ещё Оливеру гулять с девушкой или ещё чего похуже? Тогда этот несносный высоченный мальчишка… променяет её на Молли.

Лекса кривится, пытаясь отогнать мерзкие мысли, прилипающие к мозгам. А что мать успела наговорить мистеру Ольсену в их отсутствие? Ничего хорошего — это уж точно. Девушка только начинала остывать, как вновь закипала от злости. Эта жестокая самовлюблённая женщина всех людей вокруг считала себя недостойными, на всех смотрела свысока, вряд ли она способна понять горе семьи Оливера — бедной семьи, живущей в маленьком съёмном домике.

Конечно, в большей степени Лексу мучило не агрессивное поведение матери на глазах у других людей, к тому же, девушка признавала, что и сама была хороша. Просто сама ситуация в целом бесила. Эрика строила из себя занятую леди, глава мафии же, чёрт её подери. Она была прекрасным руководителем, но, если честно, отвратительной женой и ужасной матерью. Лексе даже было немного смешно: как часто девушка пыталась добиться внимания от мамы, но та лишь сухо игнорировала каждую попытку, ссылаясь на работу, а теперь вот так вот ярко выказала своё волнение. Да кого она пытается обмануть? Эдвардс в жизни не поверит, что Эрике правда не плевать на неё. Для чего был весь этот спектакль? Приехала на другой конец города в каком-то затрёпанном кардигане к отцу Оливера лишь для того, чтобы убедиться, что её драгоценная доченька в порядке.

Да пошла она к чёрту! Лекса ощущала себя на грани истерики, каждый её нерв прожигал кожу, был натянут до предела. Девушка, конечно, любила свою мать, но уже не верила, что когда-нибудь сможет выстроить с ней хотя бы нормальные отношения. Она не верила, что Эрике действительно не плевать, что та вообще умеет любить и что та, уж тем более, любит свою дочь. Любить сильно, отчаянно, но не взаимно было больно.

И чтобы хоть как-то вымесить свою боль, Лекса истерила, трепала нервы, в общем и в целом — вела себя как маленький ребёнок. Эдвардс самой подчас становилось стыдно за своё поведение, но она продолжала. И никак не могла остановиться. Давить, срываться, бросаться колючими фразами. Надеяться задеть посильнее, чтобы убедиться в очередной раз, что мать — не обычная женщина, а машина без сердца и без чувств.

Наверное, ещё хуже было только отцу. Кристиан для Лексы был примером того, каким бы она хотела видеть своего будущего мужа. Спокойный, рассудительный, вдумчивый. Он очень старался для семьи, устраивал ужины и праздники, причём сам, без чьего-либо вмешательства, всегда успокаивал мать после её истерик, всегда вставал на её сторону и терпел всю боль, что она бесконечно ему причиняла. Эрика относилась к своему мужу совсем не так, как он заслуживал. И тому было всего одно тупое объяснение: она просто не умела любить. И даже такой заботливый, понимающий и нежный мужчина не мог растопить её ледяное сердце.

Лекса никогда не понимала, как они вообще сошлись. Никто, собственно, и не пытался посвятить её в эту историю. Наверняка разочаруется ещё сильнее, если услышит.

Наконец, машина остановилась возле большого викторианского дома с множеством окон. Лекса тут же выскочила из машины и, открыв кованную калитку, помчалась в сторону дома по выложенной камнем дорожке. Но на середине пути остановилась и обернулась, не услышав рёва мотора. Мать, кажется, не спешила открывать ворота и загонять автомобиль в гараж. Она вообще из машины