именно в этот момент мне пришлось уехать по работе, — смущённо добавил папа. — Прости, я не думал, что Эрика приедет раньше меня.

— Да ладно уж. Как вышло.

— Она разозлилась, да? Ругала тебя? Наказала? — обеспокоенно спросил Кристиан. — Если наказала, то я постараюсь поговорить с ней, так что не волнуйся. Ты же знаешь её: она очень вспыльчивая.

— Нет, всё хорошо, пап, она меня не наказала, — помотала головой Лекса.

— Странно, — он нахмурился. — Она ездила забирать тебя? Как она тебя нашла?

— Ну, кажется, она узнала от отца Оливера, что я ушла с ним в парк аттракционов. Поехала к нему, чтобы вместе нас найти, я не знаю. Я понятия не имею. Она была очень злой, когда мы вернулись к дому Оливера.

— Она ругалась на тебя прямо при твоём друге? — тяжело вздохнул Кристиан.

— Да ладно уж, кажется, тем самым она спасла Оливера от гнева его отца, — хихикнула Лекса.

— То есть там был ещё и отец Оливера? — папа нахмурил брови, кажется, ему не сильно понравилась шутка. — Это неправильно: ругать тебя при ком-то.

— Я думаю, он собирался делать тоже самое с Оливером, — помотала головой девушка.

— Ну как скажешь, — вздохнул отец. — К слову, а кто родители этого твоего Оливера? Может быть, я видел их на собраниях, нужно же мне знать, на кого стоит производить хорошее впечатление, — он усмехнулся, и Лекса по-доброму закатила глаза.

— У Оливера нет мамы, только отец, — отозвалась девушка. — Не помню, как зовут, какое-то… не американское имя. Кажется, мистер Ольсен или что-то такое. У Оливера другая фамилия, он Расмуссен, — пояснила Лекса. — От мамы.

Кристиан поджал губы, о чём задумавшись, а потом вдруг резко распахнул глаза и закивал головой.

— Да-да, что-то такое помню… ладно, спасибо, Лекса, ты мне очень помогла, — он резко поднялся со стула и направился к выходу из комнаты.

— В чём?

— О, да так. Пойду к маме, узнаю, как она там. Спокойной ночи! — с этими словами отец ушёл.

— Спокойной ночи, — тихо проговорила вслед девушка.

У всех в этом мире были свои тараканы и, кажется, папа не исключение. Лекса хмыкнула, после чего сделала музыку громче и снова плюхнулась на кровать, пытаясь прислушиваться не к своим мыслям, а к словам из песни.

•••

Ещё одно ебаное воскресенье, и Йенс с ненавистью отрывает очередной календарный листок. Да лучше бы планета вообще остановила своё движение. Никакой там метеорит не планирует упасть на Америку? Ольсен бы не отказался подохнуть под осколком.

Воскресенье — это самый мерзкий день недели. Казалось бы, выходной, но следующий день — это понедельник. А по понедельникам желание жить уменьшается втрое. И пускай это утро у Йенса наступило аж в двенадцать часов дня, он всё равно был злой, раздражённый и совершенно потерянный.

Воспоминания о вчерашнем дне заставляли голову раскалываться на двое от безумной боли. Почему каждый сраный раз, когда Ольсен думал, что всё потерянно, что он уже на дне, становилось в тысячу раз хуже?! Он перевёл уставший взгляд на кучку бумажек, лежащих на кофейном столике. Так уж вышло, что Ольсен вчера напился и всю ночь рисовал. Кто его винить будет, а? Может, наркоша с улицы, смеющий читать лекции о морали?

Только рисунки вышли страшными, грязными, и даже смотреть на них не хотелось. Видимо, воспалённый и встревоженный алкоголем мозг на бумаге решил излить всё то, что его так мучило, надеясь, что станет легче. Только легче совсем не стало, а то ужасное зрелище продолжало мелькать перед глазами. Вот чёртов прилипчивый образ, куда же теперь от него деться?!

Нежные тонкие руки были изображены на бумажных листках. Худые запястья, острые плечи, крошечные родинки на коже. Рисунки можно было бы назвать чёрно-белыми, если бы не ярко-алые линии, что его пересекали.

Её шрамы. Её отвратительные рваные рамы, следы от лезвий, которыми она терзала свою нежную плоть. Зачем? Почему? В носу защипало, и Йенс упал на колени перед кофейным столиком, сжимая в руках рисунки. Как ему было жалко эти худые запястья, эти усыпанные родинками предплечья! Их целовать нужно, а не резать, усыпать миллиардами ласковых поцелуев, а не пытать ножом и превращать в изуродованное мясо.

Как часто Эрика занималась подобным, как её уберечь, если она сбежала, если прямо сказала, что видеть его никогда не хочет больше?

Теперь Йенс боялся до дрожи, что в любой момент времени любимая женщина может просто-напросто исчезнуть. Удавиться, изрезать себя, подставиться под пулю.

Ольсен сжал в руках разбросанные рисунки, а потом принялся с безумным остервенением рвать их на клочья. Он не знал, что за чувство овладевало телом, в голове не было мыслей, лишь беспричинная ярость, разливающаяся по венам. Он рвал, рвал, рвал, пока не измельчил листы до такой степени, что догадаться об их содержании стало уже невозможным. Только тогда гнев в сердце утих, и Йенс устало осел на пол.

Беспомощность. Да, им одолевала беспомощность.

— Доброе утро, пап! — вдруг возник в дверях Оливер. Он казался смущённым и нервно заламывал пальцы на руках. Разговора о случившемся так и не состоялось, и Йенс криво улыбнулся. Вообще-то неприятно, когда ты не можешь доверять даже собственному сыну.

— Допустим доброе, — прохрипел Ольсен, поднимаясь на ноги.

Юноша вздохнул и отвёл взгляд в сторону, а Йоханесс испепелял его недовольным взглядом. От Оливера требовалось не так уж и много. Всего лишь сдержать своё обещание, всего лишь вернуться домой ровно в девять. Но зачем держать данное слово? Ольсен поджал губы: вернись мальчишка вовремя, не пришлось бы звонить родителям Лексы. И тогда Эрика не появилась бы на пороге его дома, требуя оставить её навсегда.

Да, в таком случае Йенс бы не узнал о проблемах Ричардсон, но какой смысл в этой информации, если мужчина теперь вообще ничего сделать не может?! Потому что всё, блядь, она предпочла уйти из его жизни!

— Я приготовил завтрак, — виновато улыбнувшись, пробормотал Оливер.

— Я не хочу есть, — хмыкнул Йенс, умиляясь с попыток сына загладить вину. Крайне очаровательное зрелище.

— Почему? — взволнованно спросил Расмуссен.

— А почему ты вчера не пришёл вовремя? — юноша тяжело вздохнул, видимо, надеясь, что неприятного разговора избежать получится. Ну уж нет.

— Прости, я не специально, правда, — пролепетал Оливер.

— Ты думаешь, что «не специально» — это оправдание? Сколько тебе там лет? Восемь? Я не ошибся? Я только рад, Олли, что ты нашёл себе друзей и решил провести время вместе с ними, но если мы с тобой договорились, что ты придёшь в девять — значит, ты должен был прийти в