был некто Подволоцкий, парень как будто неплохой, и я лично не видал, чтобы он выпивал. Был он член партии с приличным стажем, происходил из Устюга, был там приказчиком у купцов до революции. В 1925 году он по заданию райкома организовал в нашем сельсовете ячейку ВКП(б).

Словом, я считал, что причина плохой работы кооперации не в председателе, а в недостатке средств. Почти вся торговля велась в кредит: средний пай был 3 рубля 50 копеек, а кооперировано было не более 50 % населения. Причиной же установившегося мнения, что коммунистыруководители кооперации пируют, я считал, послужило то, что жена Подволоцкого — довольно дикая баба и жена счетовода кооператива, тоже члена партии, систематически в довольно неподходящей компании справляли пьяные гулянки и вечера. Их постоянным спутником был завмаг Дудников, прозванный мужиками Распутиным за то, что всегда пировал в бабьих компаниях.

Помимо ячейки я сообщил о положении дел секретарю райкома, тогда еще Караваеву, и попросил его приехать, провести собрание ячейки. На собрании я обрушился на Подволоцкого и счетовода за то, что они не могут повлиять на своих жен, допускают, чтобы они пировали на глазах у населения даже в рабочие дни, когда женщины-крестьянки работают до изнеможения. Сказал, что этим они дискредитировали партийную ячейку, и теперь в предстоящих перевыборах кооперации мы стоим перед угрозой выбора пайщиками в председатели кулака Золоткова. В свое оправдание ребята только и могли сказать, что они не в состоянии сладить со своими бабами, но все же пообещали в будущем постараться этого не допускать.

А насчет Золоткова решили провести усиленную разъяснительную работу. Но я знал наперед, что никакое разъяснение уже не поможет: если уж я не мог переубедить мужиков (они мне верили больше, чем любому служащему), то другим сельским работникам и пытаться было нечего.

Секретарь райкома, мирно побеседовав, уехал домой. Собрание ячейки было закрытое, но затронутые мной бабы на другой же день налетели к нам под окно и начали по матушке пушить мою жену: «Что, — кричат, — мужик-то твой нам не с Крупской[420] ли прикажет водить компанию, так его, перетак!» В общем, они расславили на всю деревню, что я ихних мужиков пробирал за пьянство, а это привело к тому, что мужики поперли ко мне со сведениями о таких безобразиях, о которых я и не подозревал. И вообще с тех пор мужики, если замечали или узнавали про что-нибудь неладное, говорили: надо идти к Юрову, он им задаст перцу!

Выяснилось, что Подволоцкий и сам систематически пирует, что ему с периферии, из отделений бочками возят пиво, а, следовательно, можно предполагать злоупотребления. Я снова написал секретарю райкома, что необходимо его присутствие, и он приехал. На этот раз я начал с того, что, мол, некоторые члены партии не умеют держать язык за зубами, о решениях закрытых партсобраний информируют своих жен. Счетовод сознался, что проговорился он. А потом я начал сообщать о фактах с бочками пива и пирушках, указывая время и место и даже приводя их там разговоры.

Пока я говорил, Подволоцкого передергивало, а потом он вдруг сорвался с места и убежал, хотя был председателем на собрании. У всех мелькнула мысль, что убежал он неспроста, я даже подумал, не пустит ли он себе пулю сгоряча. Но ничего, вскоре он вернулся, заметно успокоившийся.

Я предполагал, что секретарь райкома сочтет необходимым предпринять что-нибудь чрезвычайное, например, усилить ячейку посылкой новых членов партии, но он ограничился тем, что вынесли выговоры, кому следовало. И записали в решении добиваться проведения Подволоцкого в новый состав правления.

В правление нам провести его кой-как удалось, но в это же правление Золотков был избран почти единогласно. По окончании собрания я сказал старому составу, чтобы они пока дела не передавали, а сам тут же, ночью, поехал в райцентр. Там мне удалось добиться, что Золоткова лишили избирательных прав. Теперь он не мог быть не только председателем или членом правления, но и членом кооператива. Только таким путем и удалось нам избавиться от этого кулака. Кончилась на этом и его служебная карьера.

Подволоцкий с той поры пить бросил и не однажды потом благодарил меня за то, что я так радикально его вылечил. Престиж нашей ячейки поднялся, мужики изменили свое отношение к коммунистам и на собраниях уже не стали петь хвалу Золоткову и другим кулакам.

Однажды предРИКа Кормановский, вернувшись с пленума Губисполкома, сказал мне: «Ну, папаша, можешь заняться делом, о котором ты давно мечтал». Еще в 1919 году я от имени деревень Норово и Дунай ходатайствовал перед губернскими органами об оказании помощи в работах по спрямлению русла речки Городищны и устройству на искусственно созданном водопаде электростанции. Нивелировка показала, что высота этого водопада даже без подъема воды будет больше четырех сажен. Разработанный в губернии проект ходил в Москву, но там его отклонили, не до того тогда было.

В 27-м году, будучи в совхозе, я снова добился, чтобы губземуправление послало туда инженера, но опять дело замерло.

Теперь, в связи с тем, что Губисполком намечал пятилетний план электрификации сельского хозяйства губернии, наша «ГЭС» вошла в этот план. А мне поручалось привлечь к этому делу население Нюксенского, Дмитриевского, Нижне- и Верхнеуфтюгского сельсоветов, добиться, чтобы мужики взяли на себя все работы, не требующие квалификации, и всю подвозку стройматериалов, которая может быть выполнена на лошадях.

С этим вопросом я сам лично обошел все деревни этих четырех сельсоветов и везде добился положительных результатов. В деревне Большая Сельменьга против меня довольно энергично выступил зять, Дашков Егор Васильевич, муж сестры Александры. Тогда еще был период так называемого ограничения кулака, выражавшегося в небольшом повышении разных платежей. Поэтому и Егор, хотя был матерый кулак-мельник, не был еще в то время лишен избирательных прав и не только участвовал, но и верховодил на собраниях, а сын его Васька даже состоял в комсомоле. До этого случая у нас с ним еще не было полного разрыва. Он иногда заходил ко мне как к родственнику, хотя я его как бы в шутку и честил кулаком. Его это задевало, он старался доказать, что он не кулак, так как не торговец.