– Потому что так надо. Вы скажете своим родственникам, что ядолжен остаться у вас ночевать, поскольку у меня… ну, придумайте что-нибудь, уменя, мол, какие-то внезапные обстоятельства, стихийное бедствие…

«А где ему спать, Охтину? – призадумался Шурка. – Неужто нараскладной походной кровати? Но ведь она сломана, может сложиться в самуюнеожиданную минуту и защемить спящего! Придется уложить его на мою постель, асамому спать на раскладной!»

Он уже почти приготовился принести такую жертву сыскному делу,и все Русановы были готовы для Охтина на разные жертвы, но вот вам – здрасьте!Вдруг оказывается, что Охтин, очень может быть, вообще не будет ночевать. Такзачем было весь огород городить, баламутить народ?

– Ну, воля ваша, Григорий Алексеевич, – сказала тетя Оля,которая быстрее всех вышла из состояния недоумения. – Как вы решите, так ибудет. Вы для нас гость дорогой, и если пожелаете остаться, милости просим. Втаком случае Шурка уложит вас на свою кровать, а сам ляжет на раскладной.Скажешь Дане, Шурка, она постелет свежее белье. А я, если вы не против… – тетяОля взяла на руки Олечку, – я пойду укладывать спать нашу маленькую прыгалку.

– Я с большой неохотой расстаюсь с вами, ОлимпиадаНиколаевна, и с вами, Ольга Дмитриевна, – галантно сказал Охтин, и Русановыдаже не сразу сообразили, что Ольга Дмитриевна – это маленькая Олечка. – Носпать пора всем, день нынче был трудный… Спокойной ночи!

– Ма-ма-ма-ма-ма… – пропела Олечка, обнимая тетю Олю за шеюи кладя голову ей на плечо. – Ма-ма-ма-ма?

– Мамочка скоро придет, – сказала Олимпиада Николаевна. – Тыляжешь в постельку и заснешь, а когда мамочка вернется из госпиталя, она тебяпоцелует и скажет: «Баю-бай, моя маленькая Олечка, баю-бай!»

– Баю-бай! – согласилась Олечка. – Баю-бай!

– Погодите… – вскинулся вдруг Константин Анатольевич. – Ячто-то не пойму… Ведь Саша работала вчера, сутки дежурила. Отчего ж она нынче вгоспитале?

– Ни в каком она не госпитале, – мрачно ляпнул Шурка. – Онана поминках Грачевского. Я-то думал, она уже оттуда ушла, но, получается,осталась еще.

Тотчас он пожалел, что сказал это, но было уже поздно.

– Где она?! – враз воскликнули Русанов и тетя Оля.

Шурка промолчал, чувствуя на себе укоризненный взглядОхтина: зачем-де языком тряс чрезмерно.

– На поминках? – повторил Константин Анатольевич. – Нокаким, позвольте спросить, боком? С каких пор она вхожа в актерскую среду? Дажеменя Клара отказалась взять с собой, сказала, что будут только свои!

У Олимпиады Николаевны мигом сделалось плаксивое выражениелица, и совершенно невозможно было понять, из-за чего, собственно, вот-вотпрольются слезы из-под усталых морщинистых век: из-за того, что Сашенькаоказалась в злачной компании, или из-за того, что всуе была помянута КлараЧеркизова, и без того бывшая изрядной занозой в сердце тети Оли. Она торопливоскрылась за дверью своей комнаты.

И в это самое мгновение у входа позвонили.

– А вот и она! – весело воскликнул Шурка и рванулся было вприхожую, однако Охтин преградил ему путь.

Шурка растерянно моргнул. Только что Охтин находился надругом конце комнаты, гораздо дальше от двери, чем он, Шурка, однако жекаким-то образом умудрился его опередить.

– Не ходите туда, – быстро сказал он. – Пусть Даня откроет.

– Даня уже спит, – удивился Шурка.

– Ничего страшного, – небрежно отмахнулся Охтин. –Проснется. Разбудите ее и пошлите открыть дверь.

– Да я сам… – вызвался было Константин Анатольевич, однакоОхтин выставил вперед руку:

– Прошу вас остаться здесь. Русанов, разбудите Даню. – И онткнул пальцем в Шурку, словно боялся, что Русановы, старший и младший, непоймут, кого из них он имеет сейчас в виду. – Если вдруг за дверью окажется неАлександра Константиновна, а кто-то другой, не открывать ни в коем случае. Еслипопросят вас, Русанов, – он опять ткнул в Шурку, – пусть Даня скажет, что выуже легли спать, но сейчас оденетесь и выйдете. В квартиру никого ни в коемслучае не пускать! Кроме Александры Константиновны, конечно.

– Да что происходит, хотел бы я… – начал было КонстантинАнатольевич, но Охтин весьма небрежно от него отмахнулся:

– Немного погодя все разъяснится! – и чуть не в тычки погналШурку в каморку для прислуги.

Даня была вообще-то барышня строптивая, однако с полусоннойс ней вполне можно было поладить. Точно сомнамбула, не одеваясь, в однойрубахе, набросив только платок на плечи, она побрела к дверям и замогильным сосна голосом (говорят же всеведающие люди, что сон – это почти что смерть!)спросила, кто там.

Нежный девичий голосок ответил, что пришли из редакции кАлександру Константиновичу Русанову – по важному делу.

Услышав этот голосок, упомянутый рванулся было к двери,однако наткнулся на руку Охтина, выставленную поперек.

– Вы что… – вскричал было возмущенный Шурка, но был немедлявытолкнут из прихожей в комнату, а Даня, повинуясь гипнотизирующему взоруОхтина, изрекла: молодой барин, мол, одевается и вскорости выйдет. Так чтоизвините, барышня!

Вслед за тем Даня направилась в свою каморку, рухнула напостель и заснула столь же крепко, как спала до этого, и даже, очень возможно,свой прерванный сон принялась досматривать с того же самого места. Охтин жевернулся в комнату, где на него чуть не с кулаками накинулся возмущенный Шурка:

– Вы что себе позволяете?! Это же была СтаниславаСтаниславовна!

– К сожалению, да, – проговорил Охтин, и по голосу его былослышно, что он и впрямь сожалеет о сказанном.

– Что происходит? – встревоженно повторил Русанов-старший,но Охтин только головой покачал:

– Господа, сейчас не до объяснений. Умоляю мне верить. Всевыяснится в течение ближайших десяти-пятнадцати минут. Позвольте подойти ктелефону?

Константин Анатольевич с видом мученика пожал плечами,делайте, мол, все, что вам заблагорассудится, спорить все равно бессмысленно!Однако Шурка никак не мог смириться:

– Извольте объясниться! Как вы смеете так себя вести? Этопроизвол!

– Вся беда в том, что вы «Энский листок» плохо читаете, –укоризненно сказал Охтин. – Читали бы, так не пыхтели бы сейчас.