Шурка так обиделся, услышав его слова, что вовсе окаменел.Охтин же прошел к телефонному аппарату, постучал по рычажку и вызвал номер,который Шурка за последние дни выучил наизусть: 23–23, Верхняя часть. Это былномер сыскного отделения.

– Алло, Колесников? – проговорил Охтин. – Это я, узнал? Нучто ж, значит, никогда мне не быть богатым… Давайте пулей сюда, пошло дело.Десять минут у вас, не больше. Только не грохочите слишком уж, договорились?

Он положил трубку и, прикрутив рожок газовой лампы,осторожно приблизился к окну. Шурка тоже сунулся было, но Охтин оттолкнул его исказал:

– Я сейчас выйду ненадолго, а вы подождите здесь. Толькоссудите меня на время вашей курткой. Той самой, в которой вы были сегодня. Икепку дайте.

Шурка проследовал в прихожую, деревянно ступая, и принестребуемое. Не составляло труда догадаться, что Охтин намерен надеть куртку икепку, чтобы походить на него. Для чего это было нужно, тоже было понятно:чтобы Станислава Станиславовна хотя бы издалека приняла Охтина за Шурку. Но длячего нужно было последнее, Шурка категорически отказывался даже пытаться понять.

– Вот что, господа, – сказал Охтин, одевшись и глядя наокаменелых Русановых (один окаменел от изумления, второй от возмущения). –Настоятельно прошу к окнам не подходить. Настоятельно! Я сейчас вернусь.

После чего он протянул руку к лампе и выключил ее. И вышелвон.

– Ну, скажу я вам! – воскликнул Константин Анатольевич, нотут же осекся, потому что Шурка, невзирая ни на что, сунулся к окну, и отецначал его останавливать. Все же было в голосе и поведении неожиданного гостя,Охтина, что-то не просто странное, но весьма тревожащее… Весьма!

Оттащенный от окна Шурка не успел увидеть за окном ниСтаниславу Станиславовну, ни обманщика Охтина. Стояла там простая чернаяпролетка. И к ней подъехала еще одна, очень похожая, вот и все.

И вдруг – выстрел! Еще один!

Русановы прилипли к запотевшему стеклу, забыв обо всехпредостережениях. Из второй пролетки выскакивали люди, которых КонстантинАнатольевич принял сначала за двойников Охтина, настолько они были невзрачны инеприметны. Часть из них бросилась к дому, часть – к той пролетке, чтоподъехала раньше.

Русановы переглянулись и, не сговариваясь, бросились вподъезд. С первого этажа слышался истеричный женский крик. Это кричала вдовастатского советника, которая пыталась выйти из своей квартиры, а один издвойников Охтина держал дверь и не выпускал ее. Сам Охтин, сейчас ставшийдвойником Шурки Русанова, стоял в очень странной позе посреди фойе. Поза быластранной потому, что стоял он обеими ногами на спине недвижимо лежащегочеловека, а обеими руками сжимал револьвер, который был направлен в хорошенькуюбарышню, в которой Шурка узнал Станиславу Станиславовну. Барышня стояла, поднявобе руки, и когда Шурка громко ахнул, даже не взглянула на него. Лицо у неебыло неподвижно, точно у мертвой.

– Уведите их, – сказал Охтин своим двойникам. – И ради Бога…А Мурзик? Мурзика вы взяли?

Агенты переглянулись и, как по команде, опустили головы.

– Понятно, – пробормотал Охтин, – опять ушел… Этого я ибоялся. Значит, покоя не будет. Ладно, везите этих в управление, я буду вследза вами. Извозчика возьму. Мне тут еще на два слова нужно задержаться.

– Господин Смольников спрашивал, прислать ли за вамиавтомотор? – пристыженным голосом спросил один из агентов.

– Ну, пришлите, – махнул рукой Охтин. – Я к нему уже привык…

И, все так же не опуская револьвера, точно под конвоем,повел Русановых наверх. Из приоткрытой двери за ними наблюдала статскаясоветница, тихонько повизгивая от страха.

На повороте лестницы Шурка обернулся. СтаниславуСтаниславовну как раз уводили. Она даже не взглянула на него…

– Вы же сказали, что не подозревали ее, – выдавил он струдом.

– А подозрения тут и ни при чем, – пожал плечами Охтин. – Унас не было никаких сомнений в ее виновности.

Они вошли в квартиру, и Охтин снял Шуркину куртку и кепку.Повесил в прихожей, пригладил волосы и, не дожидаясь приглашения, как хозяин,прошел в комнату, сел на диван. Русановы, старший и младший, последовали заним, точно робкие гости.

– Дело в том, что проверку почерков я провел буквально впервые дни, как только начал заниматься делом о странных объявлениях. Исходство почерка Станиславы с женским почерком было установлено. Однако само посебе это ничего не означало. Мало ли по какой причине она переписывала бумагиКандыбина!

– Вот именно! – воскликнул Шурка. – Мало ли! А вы сразу…

– Вы забыли, что началась данная история не вчера и несегодня, а несколько месяцев назад, – перебил Охтин. – И все время мыпроверяли, проверяли и снова проверяли всех мало-мальски подозрительных людейтак пристально, как только могли. Но прежде всего – почерк. И знаете, чтопривлекло первое внимание к Станиславе Станиславовне? Абсолютное отсутствие вредакции бумаг, написанных ее почерком.

– Да бросьте! – хмыкнул Шурка. – Нет написанных ее рукойбумаг? Сказали! Она же корректор, она беспрестанно правит полосы…

– Конечно, – согласился Охтин. – Правит. Но разве вы незнаете, что такое корректорская правка? В тексте на месте ошибки ставитсякакой-то знак, например, палочка, или птичка, или уголок, или скобка, или ещедругой, показывающий место ошибки. Потом такой же знак повторяется на полях – ирядом с ним пишется правка. Но, как правило, это исправление одной буквы илизнака препинания. А когда требовалось вписать букву или целое слово, СтаниславаСтаниславовна непременно писала печатными буквами.

– Ну и что? – не сдавался Шурка. – Так делают многиекорректоры.

– Конечно! – согласился Охтин. – Но мне все же необходим былобразец ее почерка, и я его раздобыл… на почте. Станислава Станиславовнасостояла в регулярной переписке с неким господином Ласкиным, обитающим в Москвеи получающим корреспонденцию до востребования на Главном почтамте…

У Шурки стиснулось сердце.

– Вы перлюстрировали частную корреспонденцию?! – пробормоталстарший Русанов с выражением чеховского интеллигента, которому наступил на ногупьяный городовой.

– Был такой грех, – повинно склонил голову Охтин. – И неединожды. А письма, скажу я вам, оказались прелюбопытные…