«Не говори ничего, – мысленно взмолился Шурка. – Мне легчесмириться с тем, что она была немецкой шпионкой, чем писала любовные письмакакому-то Ласкину… О Боже, какая пошлость, какая кисло-сладкая, приторнаяфамилия!»

– Преимущественно они состояли из переписанных цитат изсонетов Шекспира, изданных двенадцать лет назад и переведенных господамиИльиным, Лихачевым, Щепкиной-Куперник, Гриневской, Федоровым и другими. Стопятьдесят четыре сонета послужили отличной шифровальной книгой для господшпионов. Не стану обременять вас дешифровкой, скажу только, что она несоставила для нас труда. И знаете, почему? Потому что два года назад, еще вавгусте четырнадцатого, нашими крейсерами «Богатырь» и «Паллада» был захваченнемецкий крейсер «Магдебург». Вернее сказать, взята в плен его команда во главес капитаном Хабенихтом – сам крейсер был по его приказу подорван и затонул.Однако наши водолазы обследовали его и обнаружили выброшенную перед взрывом заборт книгу трехфлажного свода сигналов германского флота, а также – коды ишифровальные таблицы для радиотелеграмм. Хабенихт держал все это в собственнойкаюте и даже не счел нужным уничтожить, полагаясь на взрыв. Напрасно… Нашекомандование до самого последнего времени держало в тайне эту важную находку, амежду тем она помогла расшифровать очень многие коды, и не имеющие отношения кморским службам. Помогло и в нашем случае. В принципе стихотворные кодыизвестны давно, – пожал Охтин плечами, – и представляются мне совершенно неоправдывающими себя – по степени громоздкости и подозрительности. Согласитесь,любому стороннему наблюдателю покажется странным случайное нагромождениестихотворных строк! Изумило оно и меня, а потом и вызвало подозрения, которые вконце концов подтвердились. Увы, всему нашему начальству – кроме ГеоргияВладимировича Смольникова, конечно, – предположение о существовании гнезданемецких шпионов в Энске слишком долго казалось бредовой идеей. Даже нашеохранное отделение оказалось сборищем преступных тугодумов… – Он махнул рукой.– А впрочем, считайте, что последних слов я не говорил, а вы их не слышали.

– Погодите! Получается, что задержанная вами сейчасхорошенькая барышня была резидентом германской разведки? – спросил КонстантинАнатольевич, даже не подозревая, что каждым своим словом вонзает в душулюбимого сына обоюдоострые лезвия.

– Резидентом? Да ну! – отмахнулся Охтин. – Мелкая пташка,переписчица, наушница… По надобности исполняла поручения особого свойства,когда нужно было срочно раздобыть информацию у людей, падких до женских прелестей.Резидентом был Кикс, швейцар из «Энского листка».

– Фукс, вы имеете в виду? – ахнул Шурка, старательнопропустив мимо ушей фразу насчет женских прелестей. – Нет, это не мог бытьФукс! Он же… он воплощение тупости, он же идиот! Дурковатый какой-то!

– Да, роль ему вполне удалась, верно, – усмехнулся Охтин. –К дуракам относятся снисходительно, от них не ждут опасности… Не ждали и отКикса… Но настоящая фамилия его именно Кикс, вообразите себе. В чувстве юмораему не откажешь: ведь тоже бильярдный термин! Правда, пророчащий неудачу. [14]Ну что ж, у Кикса в конце концов и случился кикс. А у Фукса – фукс. Вообще же,если продолжить изъясняться на языке бильярдистов, команду эту нынче постигнулсамый настоящий клапштос.[15] Ведь целью их, намеченной два дня назад, былоуничтожение одного чрезмерно шустрого репортера.

Русановы переглянулись.

– Вы кого имеете в виду? – напряженным голосом спросилКонстантин Анатольевич.

Охтин не ответил, только вздохнул.

– Откуда вы знаете? – изо всех сил улыбаясь, проговорилШурка.

– Помните, я упрекнул вас, что не читаете «Листка»? А междутем именно два дня назад там появилось объявление, подписанное небезызвестнойm-lle Pora, объявляющей, что француженка-беженка ищет работу и живет потакому-то адресу (несуществующему, кстати) в квартире номер два. То, чтообъявление касаемо было вас, не вызывало сомнений.

– Почему? – изумился Шурка.

– Да потому, что вы до этого уже дважды, а может быть, итрижды избегли уготованной вам смерти. Ваши приключения ночью по пути наСпасскую, потом в Андреевском доме… Не стану уверять, что пассаж в Сормове былспланирован заранее, однако очень может быть, что Мурзик там присутствовал и спомощью провокатора Силантьева (фамилия того «пролетария» установлена)натравливал на вас толпу. Впрочем, сие точно неизвестно, тут имеют место тольконаши предположения. Но не удивлюсь, если они оправдаются.

– Вы что говорите? – сдавленным голосом спросилРусанов-старший.

Охтин словно очнулся от того ража, который владел им весьвечер. У него сделалось пристыженное выражение лица, и голос начал звучать также сдавленно, как у Константина Анатольевича.

– Ради Бога, – пробормотал он, – извините великодушно,господин Русанов. Я не подумал… Простите меня, дурня. Работа, знаете, такая,что железом о железо все время, ну и забылся. Вам сын ничего не рассказывал?Понятно, ничего. А я ляпнул. Ну, я не знаю, может быть, вы, Александр, самибатюшку в подробности посвятите?

– Подробности? – каким-то ужасным тоном повторил Русанов. –А какие… а что… а чего подробности? Как его били и лишь чудом не убили досмерти?

Охтин пожал плечами и сказал с таким выражением, словно речьшла о партии в винт или, к примеру, об игре на бильярде… да-да, именно на бильярде,учитывая особую актуальность бильярдной терминологии для текущего момента:

– Ну, знаете ли, особенно не нужно преувеличивать. Сын вашвполне жив, и я буду очень удивлен, если вы обнаружите на его теле хоть однурваную, резаную или колотую рану. Некоторые ситуации неприятные были, о нихможно обмолвиться, но преувеличивать их значение не стоит. Просто крутился онрядом с очень опасной барышней, которая отчего-то, я сам не пойму отчего,возомнила его страшней и опасней и господина Смольникова, и меня, недостойного,и всего сыскного отдела, вместе взятого.