после перепалки с Прией. Просить спасти Иден ценой моей нравственности. А он не стал.

Я всегда знала, что папа любит меня. Даже когда он ушел. Но у меня было ощущение, что для него это обязанность. Любовь того сорта, которую даришь, поскольку положено, не чувствуя ее по-настоящему, всем сердцем.

А этот папа бесконечно далек от того человека, который спрашивал меня, не хочу ли я уйти с ним, и отчаяние в его голосе было так очевидно и неприкрыто, что во мне что-то сломалось. Не просто что-то, а мое представление о нем. Он утратил свои сверхспособности. Перестал быть моим потрясающим папочкой.

И превратился в человека, который навесил на маленького ребенка невозможное решение. В человека, который бросил меня.

Теперь это человек, который, я уверена, будет любить меня, какой бы выбор я ни сделала. И не по обязанности, а потому что он правда это чувствует.

— А почему ты не ешь то, что я готовлю? Потому что это напоминает тебе о тете Элейн?

Я отколупываю лак на большом пальце ноги.

Папа мотает головой:

— Честно говоря, ее стряпня мне никогда не нравилась. Слишком много пряностей, слишком много масла. — Он пихает меня в плечо. — Мне нравятся твои рецепты. С ними тебе и надо выходить на конкурс.

— Там просят семейные рецепты.

— Ты тоже часть истории семьи. Новые поколения тем и хороши, что меняют все то, что прежние не сумели. Берут старое, добавляют к нему что-то новое — и делают своим.

Эти его слова заставляют меня вспомнить о Йохане, который подставил себя под удар и нарушил традиции своего матриарха, чтобы спасти меня. При этом он отказался помогать Картерам, поскольку счел, что сделал им уже достаточно одолжений. Тетя Элейн пыталась помирить магию с технологией, а когда у нее не получилось, спасла нашу семью от Джастина ценой своей жизни и даже памяти о ней. Бабушка положила конец эпохе, в которой наша семья практиковала нечистую магию и получала сильные дары, и вывела нас в новую эру — эру чистоты и слабых даров.

— Не сомневаюсь, ты можешь приготовить что-то такое, что тронет сердца, — с улыбкой говорит папа. — Ты это здорово умеешь. Все поймут, что твое наследие касается каждого.

«Прикоснись к нему».

Я мгновенно вспоминаю, что сказала мне Мама Джова в тот вечер.

Йохан решил меня спасти.

Тетя Элейн решила нас защитить.

Бабушка решила блюсти чистоту.

Это задание, за которое я решила взяться, повлияет не только на будущее моей первой любви, но и на судьбу всей моей семьи.

Мама Джова с самого начала твердила, что это мое решение и мой выбор. Что я полностью контролирую свое задание. Она велела мне «прикоснуться к нему» — но это я приняла решение выбрать Джураса, хотя совершенно очевидно должна была выбрать Люка.

Я раз за разом принимала решение спасти его.

Я не хочу никого убивать. Я не хочу даже убивать одних, чтобы спасать других, как когда-то Мама Джова. Я хочу делать что-то новое, заниматься чем-то ради будущего.

Может быть, все-таки есть и другой способ выполнить задание. По-новому истолковать его и сделать своим. А своим решением я сделаю возможной лучшую участь для своих родных.

И если я это сделаю, может быть, мне удастся увидеть свое будущее так же, как все остальные видят свое.

Глава двадцать девятая

Когда я записывалась на конкурс рецептов, я проглядела тот пункт, где сказано, что готовить мне надо будет вживую, на глазах у жюри. Так что сейчас, в десять утра, я мчусь со всех ног через Тринити-Беллвудс-парк, чтобы у меня было время приготовить задуманное блюдо. Мчаться со всех ног в моем нынешнем состоянии значит ковылять, морщась, по широким зеленым лужайкам и мощеным дорожкам, пересекающим парк, втиснутый между Оссингтон-авеню и Кристи-стрит вдоль западного конца Куин-стрит. Я в жизни так не радовалась, что у нас дома принято делать запасы. За мной спешат папа и дядя Катиус с подносами и противнями ингредиентов, едва уворачиваясь от велосипедистов, которых в парке полным-полно.

Для парка здесь не очень спокойно. Со всех сторон в него вторгается город с его кафе, пекарнями, нарядными канцелярскими магазинами и лавками здоровых немодифицированных продуктов. Это место не из тех, где можно устроить пикник в тишине, если, конечно, ты не готов мириться с автомобильными гудками, лязгом трамваев и жучиным жужжанием сотен людей, которые снуют туда-сюда и разговаривают. Но для таких, как я, кто ходит сюда поесть мороженого и заглянуть в фирменные кондитерские, — для нас это рай.

— Не беги так! — окликает меня папа сзади.

Я только кряхчу — мои еще не зажившие раны пронзает боль.

— Мы уже почти пришли.

Какая ужасная глупость — тащиться сюда и заниматься конкурсом, когда осталось меньше недели до того, как я провалю испытание, а Иден умрет. Я даже написала об этом Кейс сегодня утром. Но тут моя дверь вдруг распахнулась, Кейс выволокла меня наружу, и оказалось, что все домашние суетятся и собираются идти со мной.

Я оторопело вытаращилась на нее:

— Я же тебе написала — мне, наверное, не надо идти. Задание…

— Конкурс на него никак не повлияет. А после вчерашнего… Думаю, тебе это необходимо. И вообще, когда ты готовишь, у тебя в голове проясняется.

На том и порешили.

Очереди нет. Я подхожу к двум женщинам за столом перед огороженной шнурами площадкой. Глаза осматривают парк — вокруг лужайки уже расставлены столы с кухонной утварью, и один из них должен быть моим, поскольку я заранее зарегистрировалась на конкурс.

— Я Вайя, я записывалась на конкурс.

Младшая из женщин, блондинка в круглых очках в тонкой оправе, протягивает мне планшет.

— Добро пожаловать! Ваш номер двадцать шесть, вам разрешается взять одного помощника. Кто это будет?

Я смотрю на домашних. Тетушка высадила всех сразу после нас с папой и дядюшкой, а сама поехала искать парковочное место для нашего большого микроавтобуса. Ради меня все отложили работу. Я вижу, как они приближаются.

— Моя бабушка. Она будет помогать мне.

— Как это очаровательно! Запишите, как ее зовут, и мы дадим номер и ей.

Я вношу бабушку в список участников. Непривычно называть ее по имени. Для меня она всегда была просто бабушка, и все. Представлять себе, какой она была в прошлом, как трудно ей, наверное, было с Призванием, — может быть, не легче, чем мне, — до ужаса странно, просто невозможно. Тем более невозможно думать о том, что когда-то она была нечистой колдуньей,