Мама мотает головой:

— Тебе надо было лучше учить историю!

Я шиплю.

— Некоторые Томасы пытались, но никому не удалось повторить ее чары в точности, — говорит тетя Мейз. — Либо получалось только со своей кровью, но не с чужой, либо наоборот. К тому же у них никогда не выходило так мощно, как, по рассказам, у нее. Самое большее — удавалось заставить кровь подняться в воздух, но она не превращалась в смертоносные плети.

— Судя по альманаху, Мама Джова отказывается объяснять, как она это сделала, — добавляет мама.

Я не то чтобы большая поклонница Мамы Джовы, но невольно восхищаюсь ей. Значит, эти чары могла насылать только она, а такое в семьях бывало редко. Хотя, возможно, тут играет свою роль и отказ объяснять, как это делается.

Мама Джова вообще не любит ничего объяснять. Вот сейчас твердит, что я сама решаю, но все возвращается к тому, чтó я должна сделать, хотя и не хочу. К тому, что я и не могу сделать, если честно.

Мама откашливается:

— Ты знаешь, там внизу один мальчик, он прямо рвется тебя увидеть. Я, конечно, попросила твоих двоюродных развлечь гостя…

— Как он считает, что случилось?

— Мы решили, что этот разговор предоставим тебе, сама решай. Вопрос в другом: ты хочешь его видеть?

Обдумывать ответ мне не приходится. Хотя я влипла в эту историю, чтобы узнать, как мне убить его, ничего, кроме «да», я сказать не могу.

* * *

Мама с тетушкой уходят, и я жду Люка, но проходит всего несколько секунд, как раздается какой-то звон. Такой громкий, что я сажусь, зашипев от боли, чтобы проверить, не упало ли что-нибудь у меня в комнате, но вроде бы все на местах.

Наверное, кто-то внизу разбил чашку.

Но тогда я должна была услышать еще что-то — как бабушка кого-то отчитывает, как двоюродные ругаются между собой или хотя бы потешаются над растяпой, который что-то уронил.

Я с трудом свешиваю ноги с кровати и встаю. Все у меня болит, даже те места, которых не коснулся волшебный хлыст. От каждого движения где-нибудь ноет и саднит. Я стискиваю зубы и сдавленно охаю сквозь них. Добираюсь до лестницы — по-моему, за такое время домашнее мороженое и то надежно схватится в холодильнике. Да и чувствую я себя примерно как незастывшее домашнее мороженое — жидкое и вязкое. Будто меня достали из формы слишком рано и я вот-вот растекусь огромной лужей.

Спускаться по лестнице еще хуже. Я цепляюсь за перила дрожащими руками. Никогда не задумывалась, какое участие принимают в каждом движении мышцы живота. Что бы я ни делала, пресс напрягается — и по всем моим ранам прокатывается волна боли.

Внизу так тихо, что мне становится жутко. В нашем доме среди бела дня никогда не бывает тихо. Даже когда все шепчутся, все равно получается громко.

Вдруг внизу лестницы показывается Кейс. Она шатается и хватается за горло.

— Что происходит? — дрожащим голосом выдавливаю я.

Кейс мотает головой, глаза у нее так выпучены, что вот-вот выскочат из орбит.

— Беги! Он… Я не смогла прочитать это у него в мыслях. А взрослые — у них совсем нет магии, они ничего не могут…

Забыв о боли, я мчусь по лестнице и оказываюсь внизу в тот самый миг, когда Кейс валится на пол.

Изо рта у нее идет ржавая пена. Кейс булькает, корчится и бьется на полу. Это могло бы быть комично — но мне совсем не смешно.

Это не взаправду. Очередное видение. Магия и Мама Джова опять шутят со мной шутки.

Кейс на полу замирает. Совсем как тот несчастный в подвале.

Это не взаправду.

Дрожа, я приседаю и протягиваю руку. Это галлюцинация. Я точно знаю. Я протяну руку, и все исчезнет.

Глаза у Кейс широко открыты, пена изо рта воняет блевотиной. Я прикасаюсь к голому плечу Кейс. Теплое.

Я кричу и на четвереньках отползаю от ее тела.

Нет! Не может этого быть! Не может быть, чтобы это Кейс лежала тут на полу — узел у нее на макушке скособочился, и жизнь покинула ее.

Я отрываю взгляд от Кейс и кричу:

— Эй! Где все?

Это не взаправду.

Морщась, я поднимаюсь на ноги и ковыляю в кухню. Голова у меня кружится, я ищу глазами остальных. На пороге я замираю.

В кухне лежит груда тел и валяются разбитые чашки. Руки раскинуты, красная пена течет с губ и смешивается с коричневыми лужами среди осколков посуды.

Кейша, бабушка, мама, тетя Мейз, дядя Катиус, Прия и Алекс — и их чай.

Папа и его кофе.

И крошка Иден и ее горячий шоколад.

Вся моя семья.

Они все умерли.

Это не взаправду.

В кухню проскальзывает Люк. На его лице застыло то же жесткое выражение, что и в нашу первую встречу. Если тела на полу его и пугают, он этого не показывает.

Я не могу смотреть на них. Даже если это все мне мерещится. Мне все это наверняка мерещится.

— Ты сидела рядом со мной у больничной койки, зная, что это ты устроила Джурасу инсульт, — ровным тоном говорит Люк. — Мы весь день провели вместе, мы целовались, и все это время ты знала, чтó планируешь. — Он трясет головой. — Поверить не могу, что я так увлекся мыслью, что это я тут злодей.

Я сглатываю. Люк не мог знать, что случилось с Джурасом. Никак не мог.

— Ты так и будешь молчать?

— Ты не взаправду.

— А пошла ты! — Он вскидывает руки. — Джастин все мне рассказал. Он знает, что ты сделала что-то с Джурасом. Это ведь так, да?

Вообще-то мне хочется ответить, что я не знала, что все так обернется.

Что я не хотела сделать никому ничего плохого.

Но что-то неукротимое во мне хочет закричать, что я его люблю, просто чтобы посмотреть, что он сделает. Узнать, какое видение состряпает Мама Джова в ответ на это.

— Валяй, выкладывай все, что хочешь мне сказать, — говорю я невзаправдашнему Люку. Надоели мне все эти фокусы и наваждения. На этот раз я понимаю, что происходит. Так что лучше просто посмотреть все до конца.

Люк запускает пятерню в волосы и снова трясет головой.

— Тебе на меня наплевать. Ты все врешь. Ты сделала вид, будто не знаешь, что случилось с Джурасом, и весь день провела со мной, зная, что это ты во всем виновата. Ты только о себе и думаешь. Джастин мне сказал, что тетка твоя была такая