Вспомнил слова Лагутина, сказанные им за день до отплытия, о том, что «Фултон» еще стоит у причала, а по городу уже ползут слухи, что он обязательно перевернется, что большевики отправляют детей из города, чтобы избавиться от лишних ртов.

Эти слова прямо перекликались с тем, что говорил Дробов. Кто он — друг или враг? Что представляет из себя завхоз Шлыков, который сказал Дробову, что Тихон был чекистом?

Вспомнил разговор с завхозом в ту ночь, когда боцман Максимыч нашел в трюме «Фултона» динамит, опять представилась гимназия Корсунской, комендантом которой был Шлыков и где перхуровцы держали арестованных большевиков, прежде чем отправить их на баржу смерти.

Так и не успел Тихон выяснить, где Шлыков был во время мятежа. Зачем потребовалось завхозу говорить Дробову, что Тихон работал в чека? Кто первым начал этот разговор — Шлыков или Дробов?

Как-то Лаврентьев обмолвился, что на «Фултоне» эвакуировали из Казани красноармейский госпиталь. Значит, оба фельдшера — Дробов и Киссель — были в Казани в те самые дни, когда там находился «Фултон».

Тихон решил поговорить с Лаврентьевым, поднялся на ходовой мостик. Кроме капитана и рулевого здесь были повар Скамейкин и воспитатель Кленов.

«Фултон» пришел за детьми без повара — тот сбежал еще в Нижнем Новгороде, как только узнал, какой хлопотный рейс предстоит пароходу.

Найти нового повара оказалось не так-то легко. От желающих не было отбоя, многие мечтали устроиться на сытное место, но Сачков и Тихон всех браковали — люди приходили неопытные или нечистые на руку. Время шло, а повара на «Фултоне» все не было. Буквально за день до отплытия завхоз Шлыков привел Скамейкина — бывшего повара ресторана Бутлера на Казанском бульваре. Сухопарый, невысокого роста, он держался с достоинством, понравился и Тихону, и Сачкову, но, когда ему сообщили, каким запасом продовольствия располагает колония, Скамейкин поднялся с места и презрительно спросил:

— И это все, что советская власть может предложить голодным детям?

— Кое-что обещали дать в городах, где будет останавливаться «Фултон», — ответил ему Тихон.

Скамейкин только улыбнулся:

— Нет, ваше предложение мне не подходит. Я повар, а не фокусник, из обещаний супа не сваришь.

Тихон чуть не сорвался, но повара принялся уговаривать Сачков. Скамейкин знал себе цену — согласился не сразу и тут же потребовал отдельную каюту. Договорились о каюте на двоих, так соседом Скамейкина оказался воспитатель Кленов, которому Сачков поручил всю канцелярскую работу. Видимо, они пришлись друг другу по душе, их часто можно было видеть вместе.

От Сачкова Тихон знал, что в мятеж у Кленова погибла семья. О пережитом горе воспитатель ни с кем не говорил и, как заметил Тихон, старался обходить молчанием все, что касалось мятежа. Было ему около сорока, но выглядел он старше своих лет — сутулился, длинные волосы уже тронуты сединой.

Любуясь Волгой, впадающей на горизонте в голубое небо, Кленов с грустью сказал Лаврентьеву:

— Не перестаю вам завидовать, капитан. Замечательная у вас служба.

— Вы так думаете? — неохотно отозвался Лаврентьев.

— А разве не так? — неподдельно удивился Кленов. — В деревнях насмерть дерутся за землю, в городах чахнут от голода, а у вас тишина и покой.

— Хорош покой, когда с обоих берегов артиллерия бьет, а у нас полные трюмы снарядов, — с обидой проговорил капитан. — Мы ведь не только пассажиров возили — и раненых под огнем эвакуировали, и десант высаживали. Скольких поубивало, искалечило. Вот тебе и покой...

— Но это сейчас, а раньше, до революции? — перебил его Кленов.

— А что раньше? Райской жизни и тогда не было. Матрос за навигацию рублей тридцать получал, из них половина на штрафы шла — за непослушание, пропажу груза, курение на палубе. И терпели, потому как, если протестовать будешь, мигом на берегу без гроша в кармане окажешься. Рабочему на заводе и то лучше, чем матросу. Там гудок услышал — и домой. А матрос только двенадцать часов вахты отстоял — погрузка. Не успел в сыром трюме на нары прилечь — разгрузка, а за ней аврал. И так весь рейс. Потому у водников и жизнь короткая была: пятнадцать лет проплавал — и на берег списывают. Судовладельцу больные да увечные не нужны.

— Вы говорите о матросах. Но капитанская служба — совсем другое! Вы полный хозяин на пароходе, все в ваших руках.

— Судовладелец — вот кто был настоящий хозяин. Вернешься из рейса, а он тебе выговаривает: почему долго шли, почему не тот груз взяли, не там остановились. Придешь после такого разговора в контору, а тебе вместо денег бумажку с вычетами подают. Хочется после этого плюнуть на все и уйти в бакенщики.

Чувствовалось, разговор с воспитателем взволновал капитана, однако Кленов не отставал:

— Но ведь не ушли? Значит, что-то удерживало, — понимающе улыбнулся он и, как бы ища поддержки, взглянул на стоящего рядом Тихона.

— Жить надо было — вот и служили. В капитаны я вышел из лоцманов, каких мне это трудов стоило — лучше не вспоминать. Управляющий нашим пароходством барон Бухгольц сам был из немцев, поэтому капитанами предпочитал назначать иностранцев или русских дворян, пришедших из военного флота. Были и среди них дельные капитаны, но больше попадалось таких, которые Волги не знали, целиком полагались на лоцманов. Зато выправкой и офицерским лоском на пассажиров впечатление производили. Им и платили больше, а над нами, которые из лоцманов вышли, тот же Бухгольц издевался как хотел. Однажды такую шутку устроил — заставил капитанов трех однотипных пассажирских пароходов тянуть билеты, кому какой оклад назначить. Командиру «Матвея» выпало семьсот рублей за навигацию, мне пятьсот, а командиру «Марии» всего триста. Пытался он жаловаться — куда там! А я лишь год с таким окладом проплавал, потом он и мне триста положил. Это только с виду служба у нас почетная была. Но уж если стал капитаном, надо это звание с честью носить. Я думал, отслужил свое, а тут предложили ребят до хлебных мест доставить. Посмотришь на них — самой бы страшной смертью казнил тех, кто этот мятеж затеял...

Не дослушав капитана, Кленов, вжав голову в плечи, торопливо ушел с ходового мостика.

Лаврентьев удивленно посмотрел ему вслед.

— Что это с ним?

— В мятеж у него жена и обе дочки погибли, — объяснил капитану Скамейкин. — Не надо было вам о мятеже вспоминать, — неприязненно добавил он и тоже покинул мостик.

— Вон как. Не знал. — Лаврентьев полез в карман за трубкой, о чем-то тяжело задумался.

Тихон не сразу обратился к нему:

— Вы как-то говорили, что эвакуировали раненых из Казани. Кроме «Фултона» другие пароходы в этом участвовали?

— Что это вдруг тебя заинтересовало? — буркнул Лаврентьев, видимо, все еще переживая свой промах с Кленовым.

Тихон уклонился от прямого ответа:

— Просто из любопытства не спросил бы.

— Понятно, — покосился на него Лаврентьев и заговорил, попыхивая трубкой: — Мы тогда из Нижнего доставили в Казань подкрепление. Белочехи уже обстреливали город артиллерией. Нам дали приказ принять на борт раненых красноармейцев, поскольку на санитарный пароход все не поместились. Чехи ударили неожиданно, убитых и покалеченных было много.

— Не помните название этого парохода?

— Как не помнить, он у соседнего дебаркадера стоял. Я пошел туда насчет погрузки посоветоваться. Разговариваем с капитаном, вдруг слышим — ездовые на пристани на коней кричат. А те испугались и никак по трапу на пароход не идут. Их кнутами, а они ни с места, от страха