на железной дороге представляли реальную угрозу связи Северного фронта с Москвой.

Поздно вечером, одетый в шинель с поднятым воротником, Лобов осторожно постучался в дом Венкина. Хозяин — высокий и плечистый — вышел на крыльцо с керосиновой лампой в левой руке, правая — в кармане кителя.

Что ж — у начальника милиции врагов хватало, многие были не прочь рассчитаться с ним. Насторожило другое — то, что Венкин не удивился позднему гостю.

— Кто такой? Зачем явился? — приглушенно спросил он, пытаясь лампой высветить лицо Лобова.

Начальник иногороднего отдела отступил в темноту, сердито сказал, глубже надвинув на глаза поношенную офицерскую фуражку:

— Пригаси лампу, соседи увидят.

Венкин тут же прикрутил фитиль.

Это уже было подозрительно — начальник уездной милиции не стал бы бояться соседей, если бы ему нечего было скрывать от них.

— Меня Троицкий прислал, — добавил Лобов и заметил, как лампа в руке Венкина качнулась.

Был момент, когда Лобов решил, что вот сейчас начальник милиции арестует его прямо здесь, на крыльце, что подозрения Никитина беспочвенны.

Но произошло другое.

— Почему он сам не пришел? — понизил голос Венкин.

Теперь у Лобова уже не было сомнений, что начальник уездной милиции — предатель. Никитин оказался прав.

— Его вчера ранили, когда красные к Путятину подошли, — ответил он, стараясь ничем не выдать своей ненависти к изменнику.

— Черт! Зачем он туда сунулся?

— Кто знал, что чекисты так быстро доберутся из города.

— Ну, что ему надо?

— Чтобы завтра в девять вечера ты был в Зарайцеве, у Гордеичева. Штабс-капитан Бусыгин будет тебя ждать.

Венкин сосредоточенно задумался.

— Что-то я тебя не видел в отряде, — вдруг с подозрением спросил он, опять пытаясь разглядеть лицо Лобова.

— Я раньше в отряде Пашкова был, теперь Бусыгин меня к себе взял. Ну, что ему передать? — поторопил Лобов Венкина.

— Ладно, завтра приеду. Мне теперь один конец...

— Пиши тогда записку.

— Это еще зачем?

— Бусыгин велел. Боится в ловушку попасть, а твой почерк он знает. Пиши так: «По интересующему вас вопросу буду в Зарайцеве в девять вечера». И подпись. От себя ничего не добавляй, лишнее.

— А если тебя поймают и записка у чекистов окажется? — наклонился к Лобову Венкин.

— Не бойся, уничтожить ее я успею. А живым в руки чекистов мне никак нельзя попадаться — они меня еще с июля прошлого года ищут, — усмехнулся начальник иногороднего отдела.

И Венкин поверил ему, успокоился:

— Заходи в дом, напишу записку.

— Я здесь подожду. Давай быстрее, мне еще топать и топать, — Лобов присел на ступеньку крыльца.

Венкин ушел.

Лобов перевел дух, рукавом шинели вытер взмокший лоб. Только сейчас он почувствовал, каких огромных усилий стоил ему этот короткий разговор. Потому и в дом отказался войти — боялся сорваться, не справиться со своей ролью до конца.

Что толкнуло Венкина к предательству? Почему так беспрекословно он выполняет приказы Бусыгина? На убежденного врага советской власти Венкин не был похож, тут что-то другое...

Утром следующего дня Лобов появился в Зарайцеве. Посреди села тянулась в белесое небо шатровая церковь с покосившимся крестом. Напротив, через пруд, находился волисполком — большая и неуклюжая изба с узкими окнами без наличников, похожая на амбар.

Лобов поднялся на скрипучее, покосившееся крыльцо волисполкома, навстречу выбежала растрепанная, заплаканная женщина в изношенной кофте с драными локтями.

— Ироды окаянные! — голосила она, размазывая по лицу слезы. — Гришка второй год за советскую власть воюет, а они меня в кулачки записали! Самовар и последних курей отняли! Хлеба не дают, детишки от голода чахнут. Господи, куда ж мне теперь?..

Лобов посторонился, сочувственно посмотрел вслед женщине и, дернув козырек фуражки, с озабоченным и решительным видом вошел в избу, прохладную и сумрачную.

Председатель волисполкома Гордеичев — клещеногий мужик с рябым, хитрым лицом — был не один, за соседним столом сидел чернявый подвижный парень с наглыми, темными глазами. По описанию Никитина начальник иногороднего отдела догадался, что это Варнавин — секретарь волисполкома.

Поздоровавшись, Лобов положил перед Гордеичевым записку Венкина. Тот несколько раз перечитал ее и спросил, скривив в ухмылке губастый рот:

— Ты ничего не перепутал, товарищ? От кого эта записка? Кому? Тут ведь волисполком, учреждение, а не кабак при дороге.

Лобов через стол перегнулся к нему, со злостью проговорил, уставясь в водянистые глаза Гордеичева:

— Не валяй дурака! Записка Бусыгину от Венкина, неужели непонятно, дубина!

Гордеичев кинул скользкий взгляд на Варнавина.

— А ты кто такой будешь? — поднялся секретарь волисполкома из-за стола, накинул на плечи висевший на спинке стула пиджак.

— Венкин меня знает, а ваше дело маленькое — записку доставить и дурацких вопросов не задавать.

Лобов видел, что ему все еще не верят, и добавил:

— Троицкий ранен, потому и пришлось идти мне.

— Как ранен? Когда? — всполошился Гордеичев.

Казалось, известие о ранении Троицкого ничуть не задело Варнавина.

Устало опустившись на стул, Лобов рассказал, как чекистский отряд отбил станцию Путятино, о пулемете на колокольне, как тащил раненого Троицкого к Венкину.

— Вот сволочь! — внимательно выслушав его, воскликнул Гордеичев. — Сколько раз ему говорили — не лезь на рожон, охотники по большевичкам стрелять и без тебя найдутся. Хорошо хоть чекистам в лапы не угодил, тогда бы и нам крышка.

Варнавин опять промолчал.

— У Венкина срочное сообщение для Бусыгина, так что поторапливайтесь, — поднялся Лобов. — На словах передайте, Венкин требует личной встречи со штабс-капитаном, а не с какой-нибудь мелкой шушерой.

Гордеичев передал записку Варнавину. Тот прочитал ее, все так же недоверчиво посмотрел на Лобова, но ничего не сказал и засунул записку в нагрудный карман пиджака.

— Вы сейчас куда? — уже вежливо, даже с подобострастием спросил Лобова Гордеичев, видимо, приняв его за бывшего офицера.

— Я возвращаюсь в Данилов. Надо предупредить Венкина, что все в порядке. — Небрежно кивнув, начальник иногороднего отдела вышел из волисполкома.

Вроде бы все складывалось удачно, однако не давал покоя подозрительный взгляд Варнавина. Судя по тому, что записка осталась у него, он и пойдет в лес к Бусыгину. Если Варнавин не поверил Лобову, то обязательно сообщит о своих подозрениях штабс-капитану и встреча не состоится. А может, и сам не вернется. И сейчас, пока не выяснилось, как отнесется к записке Венкина Бусыгин, этому нельзя помешать.

К вечеру волисполком незаметно окружили чекисты. Как и предполагал начальник иногороднего отдела, в лес ушел Варнавин. Гордеичев только ненадолго сходил к себе домой и опять вернулся в волисполком. В корзине, небрежно прикрытой ситцевой тряпицей, принес бутыль самогонки, каравай хлеба и банки с какой-то закуской.

Видимо, такие встречи в волисполкоме происходили нередко, и Гордеичев ничего не боялся, чувствовал себя в селе полновластным хозяином.

Выходило, что Лобову поверили, иначе бы председатель волисполкома не готовился к встрече гостей.

Венкин явился в село в точно назначенный час, однако Варнавин вернулся из леса один — Бусыгин на встречу не решился, может, что-то заподозрил.

Начальнику иногороднего отдела ничего не оставалось, как немедленно, пока предатели не поняли, что попали в ловушку, арестовать их.

Сделали это вовремя — троица уже готовилась к бегству из села: когда чекисты ворвались в волисполком, на полу горела кипа каких-то бумаг, подожженных Гордеичевым, а Венкин и Варнавин стоя торопливо уничтожали содержимое корзины.

Допрос арестованных почти ничего не дал Лобову, чтобы выйти на банду Бусыгина, — Варнавин молчал, а Гордеичев и Венкин знали мало. Выяснилось только, как начальник уездной милиции стал предателем, — в один из приездов в Зарайцево он был схвачен бандитами и из страха за свою жизнь согласился