ни была, меня окружает тусклый свет. Делаю шаг назад, и мое тело – или сущность – натыкается на что-то твердое.

Поворачиваюсь, и первое, что я вижу, – сверкающие серебряные доспехи и огромные черные крылья. Потом взгляд останавливается на любимом лице, которое, клянусь, я знала всегда.

– Танатос, – выдыхаю я. Я думала, что покинула его, но, конечно же, нет, он ведь смерть. – Ты был прав. Это не так уж и плохо.

Но теперь я замечаю, какой мукой полнятся его глаза.

Не отвечая, Смерть опускает взгляд. Смотрю туда же, куда смотрит он, и приглушенный свет расползается клочьями, словно густой дым. Вижу внизу свое безжизненное тело, распростертое среди обломков.

Итак, сражение окончено, я проиграла. И человечество проиграло, но все не так уж и плохо. Желание молить и выпрашивать, давить и угрожать, торговаться и идти на компромиссы – все ушло. И время для этого ушло вместе с жизнью.

Смерть берет мою призрачную руку, и я сжимаю его ладонь. Вижу, как мое тело внизу становится все меньше и меньше, как будто мы улетаем от него.

– Куда это мы?

Скорбные глаза Танатоса обжигают.

– Founipa.

В небеса.

Свет вокруг становится ярче, словно солнце пробивается сквозь тучи.

Вдалеке появляются фигуры. Ну, по крайней мере мне кажется, что это фигуры. Честно говоря, они больше напоминают оттиски людей, чем реальные физические тела, и фигуры эти созданы вовсе не из костей и кожи, а из света.

Они обретают четкость, и я начинаю узнавать их. Впереди моя мама. Потом Ривер, и Николетта, и Робин, и Итан, и Оуэн, и Джунипер. Вижу моих племянников и племянниц, вижу даже Харрисона, покойного мужа мамы; я знала его только по портретам, но все же он здесь, приветствует меня.

Рядом еще два человека, которых я не помню, но тем не менее я знаю, кто это. Мои биологические родители.

Тихо всхлипываю. Все они здесь, ждут меня. И хотя это не имеет смысла, я чувствую их любовь ко мне.

Тебя любят. Ты дома.

Смотрю на Танатоса, в его страдающие глаза.

Смерть – паромщик, забирающий души и переправляющий их, но он не присоединяется к мертвым. Смерть не принадлежит ни земле, ни загробному миру.

Он принадлежит мне. В этом я абсолютно уверена.

Танатос отпускает мою руку, чтобы коснуться щеки.

– Я буду грезить о тебе каждый день, Лазария.

Вид у него такой, словно он горит в своем личном аду.

– Пойдем со мной, – прошу я.

– Не могу. – Голос у него хриплый.

Хуже того, я чувствую его отчаяние как свое собственное.

Он натянуто улыбается мне и кивает на людей, явившихся меня встретить.

– Иди к своим любимым, они ждут тебя.

Тут я должна бы почувствовать страх, но ощущаю только растерянность. Это… что, прощание? Нет, мы не должны расстаться вот так. Но мою сущность тянет к моей семье, и игнорировать это трудно.

– Я люблю тебя, Танатос, – говорю я, обнимая его. – Люблю во веки веков. Ничто этого не изменит. И я буду ждать, когда даже ты, ангел смерти, встретишь свой конец.

Глава 75

Смерть

Слова Лазарии – вот мой конец. Почти. Я многое претерпел за время своего существования, но перед этим мигом меркнут все прошлые горести.

Как я могу отпустить ее?

Несмотря на свои слова, она все еще стоит передо мной. Я смотрю на нее сверху вниз. Призрачный палец Лазарии скользит по моей броне.

Для нее это, наверное, просто бессмысленные каракули, но тот глиф, который она бездумно поглаживает… Мне знаком этот символ.

Opotu.

Любовь.

Осознание обрушивается на меня с такой силой, что я едва могу дышать.

Я знал, что Бог дала мне слово, точно так же как каждому из моих братьев, слово, объединяющее урок и выбор. Я всегда думал, что мое слово – жизнь. Думал, что постиг его, и двигался дальше.

Но я не понимал своей задачи, как не понимал и слова. Не понимал до этого мига.

Я ошибался, я все понял неправильно. Мое слово, мой урок, мой выбор – вовсе не жизнь.

Это любовь.

Любовь.

И по какой-то причине это меняет мой взгляд на всё происходящее.

Лазария хмурится, глаза ее полны сожаления.

– До новой встречи, Танатос, – говорит она.

Я чувствую всю остроту ее любви, когда она отдаляется от меня.

Она еще раз окидывает взглядом ждущую ее толпу, она ищет. И я знаю, кого она ищет. Маленького человека, которого любит больше всех, того, за кого пыталась отдать свою жизнь, Бена.

В тот момент, когда Лазария спасла этого ребенка и назвала его своим, она перестала бороться со мной. Променяла человечество на дитя, потому что любила его.

Таков человеческий эгоизм – ставить одного выше миллионов.

Но эгоизм ли это?

Этот выбор сделал Лазарию уязвимой для манипуляций моих братьев – и моих собственных. Все ради маленького мальчика, которого она случайно спасла. Возможно, это и можно назвать эгоизмом, но можно также сказать, что это любовь, любовь настолько сильная и самоотверженная, что она затмила все остальное.

Горло сжимается.

Та же любовь толкнула Лазарию на отчаянный поступок – отдать свою жизнь за жизнь своего ребенка. Необычайная жертва, которую я не понял, но о которой много, много раз слышал от людей.

Моя жизнь – за их…

Я сделаю что угодно…

И, возможно, та же любовь заставила Лазарию развернуть клинок, вместо того чтобы вонзить его в меня.

Мои братья и я полагали, что мы лучше этих людей, которых должны уничтожить, но именно мы стравливали их с состраданием.

Все это время я выполнял приказы, и делал это хорошо. Даже Лазария была предназначена мне Богом, так что она тоже удобно разместилась в моем мире… только, конечно, это было не так. Она подарила мне грубую, болезненную, запутанную человечность со всей ее спонтанностью и красотой. Она пробудила меня, и вне зависимости от того, чем закончится сегодняшний день, я уже не вернусь к тому, чем был раньше.

Лазария медлит, оглядываясь на меня. Я вижу по ее глазам, что она не хочет уходить от меня, хотя посмертие и все, кого она любила когда-то, зовут ее домой. Мое сердце рвется от боли, когда я смотрю на нее.

Содрогаюсь при мысли о том, как мне существовать без Лазарии.

А что сделаешь ты? Решение за тобой.

Слова звенят в ушах. Они кажутся насмешкой, хотя во Вселенной все устроено иначе.

Рушатся города, умирают легионы, а я ничего не чувствую. Но смех Лазарии бередил мое