братьев, и взгляд этот холоден и неумолим.

Моя живая клетка продолжает расти, стены ее утолщаются – и вдруг скелеты, служившие мне много недель, рассыпаются с сухим треском. От них вновь не остается ничего, кроме костей. А мигом позже с тошнотворным хлюпаньем падают и другие неупокоенные.

Мир накрывает колючая тишина.

Неподалеку лежат умирающие всадники. Нет больше молний, нет больше стрел, нет больше ножей. Я вижу доброго Мора, яростного Войну, непостоянного Голода – они корчатся на земле, тела их стареют с каждым мгновением.

– Ты убиваешь их! – кричу я, и две слезы скатываются по моим щекам.

Когда я начала плакать?

– Они не могут по-настоящему умереть, Лазария, – голос Смерти лишен эмоций. – Никто из нас не может.

Кромсаю кинжалом решетку моей клетки, но стволы не поддаются и даже, кажется, утолщаются. Бросаю бесполезное занятие и начинаю взбираться по дереву. Цепляюсь, соскальзываю, добираюсь наконец до верха, но растения переплелись и там, создав нечто вроде купола, удручающе непроницаемого.

Я все равно пытаюсь пилить ветви. Сердце бешено колотится.

Быстрее, быстрее.

Времени почти не осталось.

Кинжал выскальзывает из мокрых от пота пальцев, и я совершаю ошибку, потянувшись за ним. Теряю равновесие, срываюсь – и падаю на землю, сильно ударившись спиной.

Перекатываюсь на бок, чувствуя себя избитой и помятой. Сквозь прутья решетки вижу клетку Голода. Теперь, когда неупокоенные пали, она больше не нужна. Внутри, свернувшись калачиком, лежит Жнец. Волосы цвета карамели прикрывают искаженное гримасой боли лицо. Кожа обрела сероватый оттенок и провисла. Одна рука прижата к груди.

При виде этого некогда столь грозного всадника, балансирующего сейчас на грани смерти, с губ моих невольно срывается слабый стон.

Глаза Голода распахиваются, он находит мой взгляд – и мы со страшным, капризным всадником долго смотрим друг на друга.

«Закончи это», – словно говорят его глаза.

Голод протягивает ко мне трясущуюся ладонь, и стволы, удерживающие меня, чуть-чуть раздвигаются – ровно настолько, чтобы я протиснулась.

Жнец роняет руку, слабо кивает мне – и я киваю ему в ответ.

Хватаю кинжал, с трудом поднимаюсь и выскальзываю из загона.

Смерть собирается повернуться ко мне, но Голод окликает его:

– Гребаный ты дурак! – Голос его слаб, хотя, наверное, он пытается кричать. – Ты держал в своих руках весь мир и разбазарил его ради чего? Ради этого? – Он издает глухой смешок, который переходит в кашель. – Ты можешь гнить вечно, Танатос. Ты будешь жалеть об этом моменте до самого конца своего вшивого существования.

Пугающе медленно Смерть поворачивается к нему. В сияющих незапятнанных серебряных доспехах, с темными крыльями за спиной он выглядит существом из легенд.

Голод подарил мне секунду. Я молча бросаюсь к Танатосу. Сейчас все внимание Смерти устремлено на Голода.

Танатос делает шаг вперед. Кости хрустят под его сапогами, крылья волочатся по гнилому мясу.

– Ты хотел стать смертным, брат? – говорит Смерть. – Что ж, ты получил что хотел. Когда все будет кончено, ты умрешь вместе со своими возлюбленными людьми.

С губ Голода срывается какой-то сдавленный звук. Его бронзовые доспехи исчезают. Коса, которую он когда-то приставлял к моей шее, растворяется в воздухе.

Потом тело Голода резко обмякает. Я решаю, что он умер, но потом слышу слабые хрипы. Смерть продолжает смотреть на брата, и я, затаив дыхание, делаю еще несколько шагов к моему всаднику.

Краем глаза замечаю, как Голод прижимает руку к груди.

– Ты ублюдок, – сипит Жнец, – ублюдок.

Боюсь, что Война и Мор уже мертвы. Боюсь, что если я протяну еще хоть немного, умрет и Голод.

Шагаю по разбросанным костям и трупам, не заботясь больше о том, чтобы приглушить шаги. Мир вокруг нас тих, болезненно тих.

Мучительно медленно Танатос поворачивается ко мне.

Он все такой же прекрасный и трагичный, каким я увидела его в первый раз, но только теперь я вижу, что он был создан именно для этого мига.

– Я не могу позволить тебе это сделать, – говорю я.

Его странные, такие любимые глаза – глаза, которые вмещают, кажется, целую Вселенную, – впиваются в меня.

– Чего бояться, кисмет? – мягко говорит он. Неудержимая сила, исходящая от всадника, развевает его волосы. – Ты не умрешь, а я не покину тебя.

– Черт побери, Танатос, дело не во мне.

И никогда не было.

Смерть говорил о том, что Бог наблюдает – и даже вмешивается.

Наверняка в этот момент Она внемлет.

Позволь мне остановить это. Какая бы роль ни должна была мне достаться, позволь мне сыграть ее. Позволь мне покончить с этим.

Раздается звук, напоминающий раскат грома, за которым следует слепяще-яркий свет, бьющий, кажется, откуда-то из-за моих глаз.

Пошатываюсь, ничего не слыша из-за звона в ушах, ничего не видя из-за сияния.

Постепенно звон сменяется оглушительной пульсацией. Это колотится мое сердце.

Ту-тук, ту-тук, ту-тук.

Несколько раз моргаю, и мир обретает четкость.

– Лазария…

Чья-то рука лежит на моей спине, я поднимаю взгляд – и тону в неземных очах Смерти. Серебряные искры в его радужках сияют ярче прежнего. Глаза его полны заботы и беспокойства, которые я привыкла видеть на лице Танатоса.

Торжественного, трагичного Танатоса, который не боится смерти, но не выносит страданий. Танатоса, которого ненавидят все, даже его собственные братья. Который навеки прикован к своей чудовищной задаче. Никем не понятого. Вечно одинокого.

Вечно – но не тогда, когда мы были вместе.

«Ты правда думаешь, что хоть что-то из этого было случайным?»

Крепче сжимая оружие, я поднимаю клинок, не отрывая глаз от Танатоса. Есть только мы. Остальные всадники все равно что мертвы. Город лежит в руинах, его обитатели разбросаны вокруг нас.

Рука, стискивающая кинжал, дрожит, когда я приставляю острие к груди Смерти, к хтоническим образам, выбитым на металле. Я каменею. То, что я собираюсь сделать, противоречит всему, во что я верю.

На миг глаза Смерти вспыхивают. Я глубоко вдыхаю, трясясь всем телом.

– Ты хочешь убить меня? – тихо спрашивает он.

Сглатываю. Смотрю на него.

Губы Танатоса мрачно сжимаются. Он демонстративно выпячивает грудь.

– Давай, – подначивает меня он. – Другого шанса я тебе не дам.

Еще раз вдыхаю, дрожа.

Дай мне сил.

Если лишь два способа остановить Смерть: убить его…

Или убить себя.

Поворачиваю кинжал острием к себе и вонзаю клинок себе в грудь.

Глава 73

Я читала истории о людях, павших от собственных мечей. Там все всегда выглядело благородно и трагично.

Хрена с два, это чертовски больно.

– НЕТ! – ревет Смерть, как раненый зверь.

Но я едва слышу его из-за грохота крови в ушах. Странные судороги сердца дают понять,