что я все-таки задела что-то жизненно важное.

Задыхаясь от боли, опускаю взгляд. Клинок не погрузился полностью, но боль так сильна, что не думаю, что я смогу вогнать его глубже.

Тянусь к ране – и режу руку об обнаженное лезвие. Кровь струится между пальцами… быстро, очень быстро.

А Смерть уже здесь, подхватывает меня, опускает на землю, баюкает, прижимая к себе.

– Зачем, Лазария?! – спрашивает он, и голос его срывается. – Зачем?

Он больше не отстраненная титаническая личность.

Мне требуется усилие, чтобы поднять на него глаза.

– Кто-то… должен был… остановить… тебя.

Крылья Смерти окутывают нас, заключая в кокон. Битва забыта. Человечество и Судный день забыты. Все это отошло на второй план, он смотрит лишь на меня.

И качает головой.

– Тебе не остановить меня.

Приваливаюсь к нему, хрипло дыша.

Он прижимает ладонь к моей ране, и я захлебываюсь болью.

– Нужно вытащить нож. – Он касается рукояти клинка.

Качаю головой, но он не обращает внимания.

Лицо его становится решительным. А потом…

Он выдергивает кинжал из моей груди.

Я кричу – или по крайней мере пытаюсь кричать. С губ срывается мучительный стон, и я, к счастью, теряю сознание.

______

– Кисмет…

Ворочаюсь, разбуженная жалобным голосом.

Моргаю, открываю глаза и…

Агония. Жгучая, удушающая агония. Это всё, что я чувствую, – боль… и бегущие по груди ручейки крови, покидающей мое тело.

– Прости, Лази, скоро все будет хорошо, – клянется Танатос. – Да, будет.

Он кладет руку на рану, и я с шипением выдыхаю. Даже это легкое прикосновение кошмарно болезненно.

Чувствую, как сила Смерти гладит мою кожу. Жду, когда плоть согреется, жду зуда, с которым обычно затягиваются порезы.

Только…

– Не работает.

Голос всадника пронизан паникой.

Самое могущественное существо в мире не способно исцелить меня. Я задыхаюсь, глядя на него.

Та моя отчаянная мольба, тот свет за глазами…

Божественное вмешательство.

«Такое происходит с людьми постоянно, но вы настолько поглощены собственным восприятием реальности, что упускаете это из вида. Не замечаете мощнейших магических сил в своей жизни, даже когда они разворачиваются прямо перед вами».

Я думаю… я думаю, меня сделали по-настоящему смертной.

Меня пронзает ужас. Никогда прежде я не боялась смерти, потому что никогда на самом деле не оставалась мертвой.

Но теперь это, похоже, произойдет.

О господи, я думала, у меня будет больше времени, бесконечное время.

Закрываю глаза, вымотанная болью.

Хотела бы я сказать, что обрела покой, но, черт возьми, я чувствую себя так, словно ухожу из зала перед последним актом.

– Танатос, – бормочу я и тянусь к его руке. Особенно не хочу покидать его, он единственная причина моего желания жить.

– Лази…

Лази. Имя звучит так нежно, что я открываю глаза.

Встречаюсь с Танатосом взглядом. Глаза его полны страха. Он тоже боится, но это всего лишь смерть, самое естественное состояние, так?

– Ничего, – выдыхаю я, начиная дрожать.

Он крепче прижимает меня к себе.

– Нет, Лазария, я не собираюсь отпускать тебя, – клянется он.

– Жизнь и смерть… любовники, – напоминаю ему. – Ничто… не меняет… этого. – Сжимаю его руку и наконец признаюсь: – Я люблю тебя.

Он меняется в лице.

– Нет.

Это звучит как мольба, и из уголка его глаза выкатывается слеза.

Веки мои смыкаются.

– Лазария, останься со мной.

Но мое упрямое тело игнорирует все приказы.

Он целует меня в губы, и даже сейчас я чувствую отчаянное давление его силы, желающей, чтобы я жила.

Но все это не имеет значения.

С поцелуем дыхание мое замирает, сердце останавливается, и я наконец-то взаправду освобождаюсь.

Смерть

Когда мои губы отрываются от ее, я уже знаю.

Она ушла.

И впервые с тех пор, как я встретил ее, я чувствую, как ее дух отделяется от тела.

Нет.

Бессмертие Лазарии не так уж сильно отличается от нашего. Его можно лишить.

И она его лишилась.

Вдалеке раздается хриплый, захлебывающийся смех Голода. Представить не могу более неподходящей реакции.

– Она заключила другую сделку за твоей спиной, брат, – сипит он.

У меня перехватывает дыхание, когда я смотрю на мою Лазарию.

Как же так, это правда? – безмолвно спрашиваю я ее.

Но, конечно, иначе никак. Она не могла сама избавиться от бессмертия. И есть лишь одна сущность, способная свободно забирать и дарить жизнь.

Бог оставила меня.

– Наконец-то ты понял то, что пришлось понять нам всем, – хрипит Голод. – Нельзя иметь и то и другое, нужно сделать выбор.

– Выбор у меня отняли, – выплевываю я.

– Нет.

Смотрю на него, и мое извечно спокойное сердце колотится быстрее, когда я понимаю, на что он намекает.

Рука трясется, когда я вновь перевожу взгляд на Лазарию. Лазарию, которая не должна была умереть никогда.

Лазария пожертвовала собой ради человечества. – Не знаю, кому принадлежит голос в моей голове, мне или… Неподвижное тело в моих объятиях не дает думать. – А что сделаешь ты? Решение за тобой.

– Нет, – выпаливаю я.

Я всегда лишь следовал указаниям Вселенной.

Мой взгляд скользит по Голоду, останавливается на застывших телах Мора и Войны. Три моих брата сделали все, чтобы остановить меня. Я принял их решение сражаться за человечество. Я даже понял, что2 ими двигало: они любили своих жен и детей, и потому начали ценить человечество – все, даже Голод с его зачерствевшим сердцем.

Я видел, как каждый из моих братьев прижимал к себе свою умирающую женщину. Я слышал, какие сделки они заключали. Я считал, что я выше этого.

И вот я здесь, прижимаю к себе женщину из плоти и крови, сражавшуюся со мной и подпитывавшую меня. Женщину, которая меня любила. Женщину, которую я безумно люблю.

– Забирай свою женщину и беги, Танатос, – говорит Голод.

– Не могу.

Голос мой срывается.

Я ни разу не нарушал правила за все долгие, долгие годы моего существования. Каждую душу я доставил в загробный мир.

Заберу и ее.

Я должен забрать ее.

Давясь рыданиями, осторожно кладу ее тело на землю.

– Дурак, – шепчет Голод.

Встаю и вижу душу Лазарии. Она такая же ослепительная, какой я ее себе представлял.

Притягиваю ее к себе и погружаюсь в мир духов, провожая мою кисмет в посмертие.

Глава 74

За гранью

Октябрь, год Всадников двадцать седьмой

Лазария

Смерть – это… не то слово. Смерть означает конец, а это вовсе не конец. Скорее похоже на начало, на возрождение.

Преображение.

Я улыбаюсь – или по крайней мере чувствую, что улыбаюсь, хотя и не уверена в собственной плотности. Я правда не знаю, что я такое, знаю только, что существую и мыслю.

Озираюсь. Где бы я