Кречет вскинул брови:

– Что, все?

Лейтенантик вытянулся, как я понял, во фрунт, хотя я незнаю, что это, но очень похоже, что тянется именно во фрунт и вот-вот отусердия перервется, как амеба при делении:

– По вашему приказанию... по вашему приказаниюсформирована отдельная часть!

Кречет вскинул брови:

– По моему приказанию?

Пивнев вмешался:

– Это я велел. От вашего имени.

Кречет смерил его коротким испытующим взором.Поинтересовался холодновато:

– И что же я приказал?

– Сформировать часть из мусульман, – ответилПивнев, чуть смешавшись. Он отводил взгляд, всячески старался не смотреть вналивающиеся гневом глаза взбешенного президента. – Вас не было, а идеяпоказалась неплохая. Но кто я, чтобы меня послушали...

Кречет задержал дыхание, мы ожидали вспышки гнева, но онвыпустил из груди воздух, сказал с тяжелым, как бронетранспортер, спокойствием:

– Вот именно, кто вы. Я пока еще не Брежнев. За меня ненадо ни писать речи, ни отдавать приказы.

Стушевавшись, Пивнев отступил и заспешил затеряться средисопровождающих Кречета. Кречет бросил лейтенанту:

– Где они?

– Построены вон в том ангаре!

Кречет кивнул, пошел быстрым размашистым шагом, как ПетрПервый на картинах, а генералы потянулись за ним, как гуси на водопой, никто нерешался забежать вперед или хотя бы пойти рядом.

Солдат, обыкновенную десантную роту или батальон, выстроилипод крышей, что в свою очередь была разрисовала желтыми пятнами и накрытамаскировочной сеткой. Яузов тащился за Кречетом, неодобрительно покачивалголовой:

– Придумал же такое...

Мы так и двигались вдоль строя, всматриваясь в суровые лица.Как на подбор все русые, светлоглазые, половина с курносыми рязанскими лицами,в ком-то чувствуется та добротность, по которой отличаешь сибиряков из самойчто ни есть глубинки, из тайги.

Кречет наконец остановился. Глаза его впились в одногосолдата, рослого, ничем не примечательного, разве что над виском белел шрамик:

– Ты в самом деле мусульманин?

– Так точно, господин президент!

– Гм, – сказал Кречет в задумчивости, – свиду ты молод даже для Чечни. А уж для Афганистана... Как вдруг принял ислам?

Солдат отчеканил:

– Соседи были узбеки. Сперва я дрался с ними, а потом,когда подружились, я постепенно узнал о Коране.

– Но почему принял? – допытывался Кречет. –Говори, не стесняйся. Я президент, а не генерал. Президент – это отец.

Солдат в затруднении сдвинул плечами:

– Не знаю. Захотелось чего-то высокого!.. А его нет. Никоммунизма, ни Родины, ни бога... Когда сосед дал почитать Коран, я вдругпонял, что готов стать мюридом. В сердце будто огонь, душа переродилась. Явсегда хотел жить для чего-то высокого... и теперь знаю, для чего.

Кречет умолк, постоял в задумчивости. Сзади нарасталудивленный ропот. Он наконец кивнул, двинулся вдоль строя, но уже неостанавливался.

Я искоса присматривался к Яузову. Министр обороны во всемсоглашается с Кречетом, не спорит, а когда тот сказал, на мой взгляд, совсем ужчто-то дикое, для Яузова дикое, военный министр только сдвинул плечами ивежливо улыбнулся. Возможно, не хотел отвлекать президента от важных маневров,но на душе у меня стало гаже, чем на подмосковной военной базе. Там все ясно, аздесь разберись, почему Яузов не спорит: то ли зуб ноет, то ли что-то вскорепроизойдет, что разом решит всех и все расставит: кого в шеренгу, а кого иквадратно-гнездовым.

Когда вернулись на передвижной командный пункт, я протянулруку к телефону:

– Разрешите?

Кречет посмотрел с удивлением. При нем я ни разу не звонил:ни домой, ни жене на дачу, словно я так и жил бобылем. Яузов проворчал снеудовольствием:

– Это военная связь! Маневры на дворе, а вы начнете офилософии муть разводить...

– Почему о философии? – удивился я.

– А о чем вы можете еще? – гаркнул он сневыразимым пренебрежением.

Кречет поморщился:

– Дай ему телефон. Виктор Александрович всегда держитсяочень скромно.

Я набрал номер, отвернулся от них. Трубку подняли послевторого гудка, нежный волнующий голос произнес:

– Алло?

– Стелла, это я, – сказал я бодро. – ВикторНикольский!

– А-а, – сказала она чуть более сухимголосом, – кого на этот раз бьете по голове?

У меня вертелось на языке, что могу не только бить поголове, но и ставить носом вниз, но сказал очень скромно, чтобы мужскоехвастовство едва-едва проглядывало:

– Здесь только Кречет рядом, его не стукнешь. Сдачидаст, здоровый бугай! Я тут, понимаешь, сейчас на правительственных маневрах.Показываем зубы Западу. Мол, приблизятся к нашим границам со своим НАТО, мыдолбанем, такова наша русская натура, и пусть все летит в тартарары. Как тысебя чувствуешь?

– Нормально.

– Правда?

– Да. А что?

– Да вот прикидываю. Надо было кое-что завершить, нотеперь я горю желанием... ну, сама понимаешь, твоя удивительная щетка, ванна ссолями и шампунями...

Краем глаза я увидел, как мясистое лицо Яузова началоналиваться густой кровью. Голос в трубке поперхнулся, затем в нем прозвучаластранная нотка:

– Ты еще не передумал?

– Как можно!

– А когда вернешься?

– Да сразу после маневров.

Голос спросил осторожно:

– Ты пробудешь там до их конца?

– Что делать, – ответил я беспечно, – я ведьв какой-то мере член правительства. Надо!

Она умолкла на время, словно укладывала в головеразбегающиеся мысли, затем в голосе прозвучало довольство, в котором моиподозрительные уши уловили намек на злое торжество:

– Хорошо.

– Ура, – сказал я счастливо. – Я прибуду сшампанским и цветами.

Чувствовалось, как на том конце провода она поморщилась, ноголос оставался таким же приветливым и многообещающим:

– Захвати только цветы, а шампанское у меня есть любое.

– И повеселимся, – сказал я полуутвердительно.

– Как скажешь, – ответила она мило.

Я видел зверский взгляд Яузова, он уже свирепо шептал на ухоКречету, тыкал в мою сторону толстым, как ствол гранатомета, пальцем. Кречетсмотрел с укоризной.