Во-вторых, ошибочные приказы могли быть вызваны полным пренебрежением к противнику. Это пренебрежение к русской армии являлось хорошо заметным и у Карла XII, что неизбежно влияло на мышление командующих офицеров в ближайшем окружении короля[841]. Вместе с тем результаты боевых столкновений с русскими при Черной Натопе (Добром), под Лесной, при осаде Веприка и Полтавы, а также в других многочисленных стычках осенью, зимой и весной 1708–1709 гг., не могли не повлиять на оценку возможностей царской армии со стороны тех шведских военных руководителей, кто хотя бы в минимальной степени объективно оценивал ситуацию (в частности, Пипер и Левенгаупт стали очень высоко оценивать боевые качества русской армии). Таким образом, если приказы Реншельда были вызваны пренебрежением к царской армии, то он был необъективен и не способен всесторонне учитывать характеристики боевой работы противника, следовательно, недостаточно профессионален (хотя то же самое следует заметить и в отношении шведского короля, поскольку Роберт Петре отмечает, что в ходе осады Полтавы Карл XII неоднократно и очень подробно расспрашивал его по поводу битвы при Лесной, следовательно, как опытный военачальник он обязан был оценить качественные изменения, произошедшие в русской армии со времени битвы под Нарвой).

В-третьих, как отмечал Карл Клаузевиц (Carl von Clausewitz), те военачальники, которые не имеют иного разумения, кроме разумения опыта, склонны к методизму, то есть подражают характерному образу действий, уже ранее приносившему успех им или другим полководцам[842] (так же, как преступники придерживаются одного и того же способа совершения преступлений, хорошо зарекомендовавшего себя на практике. – П. Б.). Например, построение пехоты в одну длинную, выгнутую полукольцом линию было использовано Реншельдом под Фрауштадтом, где он победил русско-саксонскую армию под командованием генерала Шуленбурга[843]. Однако тогда главным условием победы шведов стало применение превосходящей противника по выучке кавалерии, которая атаковала с оконечностей пехотной линии, причем Реншельд расставил на каждом крыле по 2 пехотных батальона между конными частями, а 14 эскадронов разместил с большими интервалами во вторую линию позади пехоты, что придало устойчивость всему боевому порядку[844].

Вместе с тем, вероятно, сам Реншельд в итоге утвердился во мнении, что лучшим оперативно-тактическим методом для шведов является максимальное удлинение боевого порядка за счет растягивания линии построения пехоты, чтобы затем сильными кавалерийскими ударами превосходящей по выучке шведской конницы окружить противника с обоих флангов. Он дважды пытался реализовать данную схему, выстраивая шведскую армию для боя с главными силами противника 22 и 27 июня. Как видно, фельдмаршал Реншельд решил, что метод, примененный Ганнибалом под Каннами, является универсальным способом достижения победы (предвосхитив в этом фельдмаршала Альфреда Шлиффена (Alfred Schlieffen), что неудивительно, так как оба они были германскими военачальниками, вынужденными вслед за знаменитым карфагенянином искать способы победить превосходящего в силах противника). Однако использование под Полтавой этого же метода в тактической ситуации, когда пехота заведомо должна начинать атаку без поддержки конницы, причем не имея такой поддержки ни на одном из флангов, являлось совершенно необоснованным. Если решения Реншельда в данном случае были обусловлены методизмом, это также с отрицательной стороны характеризует его профессиональный уровень.

В-четвертых, болезнь и усталость от войны пожилого человека неминуемо должны были привести его к осознанному или подсознательному желанию быстрее закончить боевые действия и попасть в более или менее комфортные условия существования, которые в сложившихся обстоятельствах мог обеспечить только русский плен. Наличие такого желания, что неизбежно должно было отрицательно сказаться на качестве командования войсками, подтверждается поведением Реншельда. По воспоминаниям Гилленкрока, во время отступления шведов с поля битвы, когда некоторые высшие офицеры пытались собрать разрозненные группы кавалерии, выходившие из Малобудищенского леса, Реншельд направился в сторону русских редутов, а на предупреждение о неприятеле в той стороне, фельдмаршал ответил, что там свои[845]. Причем до этого фельдмаршала видели разговаривающим с графом Пипером, который вскоре направился в сторону Полтавы, чтобы сдаться там в плен[846]. По воспоминаниям самого Пипера, он трижды догонял Реншельда и просил фельдмаршала организовать отступление армии с поля боя, чтобы собрать войска в районе расположения обоза, но Реншельд каждый раз уезжал от него в поле в сторону противника (свое пленение Пипер объясняет тем, что его вместо обоза завел к Полтаве один из убегавших шведских офицеров, однако, по другим данным, Пипер подъехал к городу вместе со служащими королевской походной канцелярии и отрядом в составе 93 солдат и офицеров и здесь приказал бить в барабан, сигнализируя сдачу в плен)[847]. Даже генерал Левенгаупт, находившийся в эпицентре боя вместе со шведской пехотой, которая была разгромлена и почти вся перебита, достиг шведского лагеря, тогда как Реншельд, бывший вблизи от короля (также, кстати, спасшегося от плена), сдался русским. Поэтому не исключено, что фельдмаршал действительно сыграл под Полтавой роль Пармениона.

В данном контексте примечательно, что царь Петр, велев отобрать у пленных шведских генералов их шпаги, фельдмаршала Реншельда пожаловал шпагою российскою: «… государь, выхваляя мужество и храбрость фелтьмаршала Рейншилда в воинских делах, пожаловал ему шпагу свою и позволил ее носить»[848] (также шпаги были возвращены гражданскому чиновнику-министру Карлу Пиперу и волонтеру-иностранцу на шведской службе герцогу Максимилиану Вюртембергскому[849]). При этом, несколько позже, царь под видом подарка издевательски вернул саксонскому курфюрсту Августу II ту шпагу, которую вручил ему же, вступая в союз с Саксонией в начале Северной войны, и которую Август в 1707 году передарил Карлу XII в связи с заключением Альтранштадтского мира[850]. Эту шпагу русские обнаружили после Полтавской битвы среди личных вещей шведского короля. Возможно, дар Реншельду также был сделан с намеком со стороны Петра I, склонного к жестокому сарказму, характерному для шизоидных личностей. Тем не менее, сейчас уже достаточно сложно установить, получил ли Реншельд, находясь в плену, какие-либо деньги от царя и в какой сумме.