Элина одернула платье, оглядела подол — она, видимо, была довольна своими успехами. Отто встал и попросил квасу.

— Я им, дьяволам, еще и петь должен до хрипоты. Пасторша вон все толкует о женской доле. Но я вам скажу — отцу тоже достается. Сначала делаешь их, стараешься, себя не щадишь, а потом начинается: корми их да одевай! Не хватало еще стать музыкантом, чтобы их еще танцам учить!

— Поучись и ты, Аксу, — предложил Оскар.

— Нe... не выйдет ничего.

— Почему не выйдет? Иди, я покажу... Пройдешься с барышней круг-другой.

От одной мысли об этом Аксели точно окаменел. Он не смел даже взглянуть на Элину. Улыбка совсем исчезла, и с неожиданной мужской суровостью в голосе он сказал:

— А не пора ли нам отправляться строить рабочий дом? Потанцуем потом, когда зал будет готов.

Серьезный, строгий тон Аксели напомнил и Анне ее привычную, ненадолго позабытую роль. Она сказала с укором:

— Вот это мужская речь. Им бы только игры да забавы... А мы с Элиной должны ледяными дровами печь топить. Даже дров не напасут.

Зло Аксели против крестной сразу исчезло. Ее похвала показалась ему особенно приятной. Оску взял мать за плечо, потряс и сказал:

— Молчи, старушка, а не то...

И вдруг стиснул ей шею.

— Отстань ты!.. — вскрикнула Анна и, схватив посудное полотенце, шлепнула сына, делая вид, что сердится. Но не сдержала улыбки. В поступке сына она почувствовала скрытую ласку.

Пора было ехать. Мужчины Кививуори пошли к дверям, но Аксели на миг задержался. Крестная была за печью, а Элина подошла к помутневшему зеркалу, висевшему на стене. Аксели мог еще разок потихоньку взглянуть на нее перед уходом. Она стала поправлять волосы, растрепавшиеся во время танца. Мучительное чувство охватило парня. Девушка разглядывала себя в зеркале, как будто была в избе совсем одна. Ее окружал мир, полный надежд и обещаний. Аксели не было места в этом мире.

Когда они с большим трудом разместились на коротеньких лесовозных санках, держась, кто за что смог ухватиться, Аксели сказал, пуская Поку рысью:

— Вы читали в «Кансан Лехти», что творится с законом о земельной аренде? Теперь они, черти, заморозили его в каких-то там комиссиях. Что за комиссии еще придумали?

— Как же они его заморозили?

— Я не очень-то понял... Только они поставили его на обсуждение в последнюю очередь. Надеются, что нынешний состав парламента не успеет утвердить его. Черт побери! Если они этот закон провалят или добьются у царя отмены, нам придется взяться за топоры.

Отто висел на хвосте саней в такой неудобной позе, что закон об аренде земли казался ему второстепенным делом. Важнее было удержаться в санях. Поэтому он процедил сквозь зубы:

— Этот закон сам по себе тоже еще не сахар. Вот если установят денежную арендную плату, тогда другое дело. Работай где угодно, а хозяину только деньги плати.

— Да, но там есть и такие параграфы, что хозяин может тебя прищучить.

Речь шла о внесенном на рассмотрение парламента земельно-арендном законе, который должен был упорядочить условия аренды и помешать хозяевам сгонять торппарей по собственной прихоти. Законопроект обсуждался еще на прошлой сессии, и тогда его отложили, ни о чем не договорившись. Буржуазия не соглашалась на требования социалистов, и дело затягивалось.

Состоялся большой съезд торппарей, на который Халме ездил представителем от Пентинкулма. Волокита с принятием закона вызвала большое возмущение трудящихся, тем более что законопроект и так был половинчатым и мало кого удовлетворял. Но в то утро Аксели был настолько зол, что братьям вскоре надоели его горькие тирады.

В лесу работали люди со всей деревни, и всяких разговоров было много. Халме тоже был на вывозке вместе с народом, но сам ничего не делал. Эмма угощала работающих кофе и бутербродами. Халме действительно не мог бы разбогатеть и при больших заработках, потому что все лишние деньги тратил на товарищество.

— Уж как-нибудь вы, молодежь, дадите мне кусок хлеба, если стану нетрудоспособным. Наследников у меня нет, так для кого же мне копить-то!

И, ударив тростью по стволу, Халме продолжал:

— Товарищество — вот мое дитя. Я готов умереть в каком-нибудь бедном углу, лишь бы увидеть, как оно растет и расцветает.

Лет десять назад Отто, конечно, сказал бы во всеуслышанье то, что теперь шепнул на ухо Янне:

— Видно, всяких детей делать приятно — так ли, эдак ли. Хотя лично я предпочитаю старый способ.

Губы Янне только чуть-чуть изогнулись в улыбке. Он нашел, что шутка отца не заслуживала смеха.

Случалось, и с других собирали деньги по всяким подписным листам, но все это были мелочи по сравнению с тем, сколько жертвовал Халме. Все знали, что семья Лаурила живет на его средства. С Анттоо вышло худо. Ему удвоили срок за избиение тюремного надзирателя. Анттоо ударил его по голове жестяной миской за то, что тот придирался к нему. Вот уже истекли вторые, дополнительные шесть месяцев тюрьмы. Дома ждали с замиранием сердца, выдержит ли он эти последние недели.

Иной раз Халме пытался принять участие в работах. Когда однажды Аксели поднимал на сани толстый сосновый комель, Халме бросился к нему на помощь:

— Подожди-ка... не торопись... Я чуточку подтолкну.

Он сунул свою трость под бревно и, нажав, согнул ее, следя, однако, чтобы она не сломалась.

— Лишняя травинка в супе... хе-хе...

Аксели одобрительно хмыкнул. Он скрыл усмешку, не желая обидеть Халме. Он заметил, что портной проникался к нему все большей симпатией. Так оно и было. Халме нравилась серьезная основательность Аксели. Вот станет парень немного постарше и по праву займет свое место в руководстве товариществом. Сейчас он еще слишком молод. Старшие не будут относиться к нему с должным уважением.

Но и теперь он уже пользовался известным авторитетом. На субботниках он трудился на совесть. Никогда не стоял в стороне, а брался за самую тяжелую работу. Попадется, бывало, большое бревно, и спрашивают:

— Кто сможет поднять один?

Аксели охотно поднимал и скромно отводил глаза и сторону, когда кто-нибудь из стариков говорил:

— Кряжист! Такие вот бывали в старину.

Но при нем не договаривали того, над чем потом подшучивали за его спиной:

— И как только он умудрялся воровать у Юсси куски, что отъел в себе такую дьявольскую силу?

Во время перекуров они с Оскаром садились на поваленный ствол и болтали вполголоса об Ауне