— Твое место — в специальной клинике, подальше от живой воды.

Ее лицо исказилось от ярости, насколько могут исказиться черты сотканного из воды лица, а он одним движением ушел вниз. Едва его ладони коснулись земли, она содрогнулась, камень пошел волной… а в следующее мгновение словно наткнулся на что-то, разлетаясь брызгами от удара воды. Трещины в земле мгновенно наполнились ей, как глубокие порезы кровью, взметнулись ввысь сияющими плетьми, прямо над нами.

Лайтнер перехватил меня за плечи, резко увел в сторону, принимая удар на себя.

Настолько сильный, что нас протащило по камню несколько валлов. Дыхание выбило из груди, а если бы я практически не лежала на нем, из меня бы выбило еще и сознание. Глаза женщины снова вспыхнули.

— Отличная попытка, — процедила она. — Но основная проблема в том, что вы всегда были слабее нас. Вы всегда нас боялись, именно поэтому решили от нас избавиться. Но сегодня для вас все закончится, а для тебя все закончится именно здесь!

В лицо снова ударили брызги, и я отпрянула. Возможно, именно потому, что знала, что они означают или потому, что его лицо исказилось от боли. Я никогда не думала, что это может быть больно настолько, что эта боль отразится во мне, как собственная.

— Вирна, уходи, — прохрипел он, и я поднялась.

Рывком, и текучим потоком бросилась к той, что его убивала. Вода, пытающаяся меня хлестнуть, брызгами разбилась о невидимый щит или просто в него влилась. Точно так же я влилась в бьющую из земли стихию, врезаясь в женщину, в лиарху или в существо, и чувствуя, как в меня ударяет колючая чужая сила. Меня швырнуло наверх, потом снова вниз, потоком воды приложило о землю, но боли я не почувствовала. По крайней мере, такой, как чувствовала там, на земле, вместе с ним.

— Ты правда думаешь, что можешь со мной справиться? — Это уже отдаленно напоминало человеческую речь, скорее, складывающийся словами у меня в сознании шум воды. — Я бы легко уничтожила даже твою сестру, которую многому научила. Не говоря уже о тебе!

Поток воды обрушился вниз, ударил мне в грудь, вплавляя в землю, гудящую от клокочущей под ней силы. Удар полыхнул перед глазами синевой, чувство было такое, что мне на грудь поставили пресс, ввинчивающий меня все глубже в земную твердь и мешающий сделать вдох.

— Посмотри на него, Вирна, — прошелестела вода. — Посмотри на своего Лайтнера, потому что ты видишь его в последний раз. Он умрет у тебя на глазах, и ты ничего не сможешь сделать.

Я поворачиваюсь к нему.

Сейчас он слишком далеко.

Вода — это жизнь, Вирна.

Никто больше не умрет. А особенно — он.

Последняя мысль отзывается во мне с такой силой, что я не сразу замечаю втекающие в меня вибрации рычащей под водой земли. Я позволяю ей пройти сквозь меня волной, стирая последнее, что держало меня на земле — человеческое тело.

Казалось, что на меня обрушилась вся существующая в этом мире сила, но, когда я плавным движением взмыла вверх, собирая ее из каждой капли бьющей сквозь землю стихии, прочла изумление в нечеловеческих глазах застывшей напротив женщины. 

Синяя вспышка уже не кажется яркой, я просто вижу, как спирали фонтанов врезаются в наш, и как мощь воды вспарывает пространство.

Меня выбивает из потока клубящихся вокруг волн, женщину — тоже. 

Я разлетаюсь брызгами, чтобы спустя мгновение весьма ощутимо приложиться локтями о земляные бугры, фонтаны рассыпаются, заливая все вокруг, а я поднимаюсь, поскальзываясь, и бросаюсь к нему.

К Лайтнеру.

Сама не знаю, почему это для меня так важно.

Почему для меня так важен он.

Не те, бегущие издалека к нам, а именно он. У него мокрые волосы, но кожа сухая, как старая бумага. Кажется, она вот-вот пойдет трещинами, как земля под нами и как его губы. Он пытается что-то сказать, но ему это не удается, потому что внутри он — такой же сухой, как снаружи.

Не представляю, как, но я это чувствую, и когда его рука бессильно падает вниз, я кладу руки ему на грудь.

— Вода — это жизнь, — говорю больше себе, чем ему.

Я не знаю этого парня, но я знаю, что если умрет он, я умру вместе с ним.

Если его не станет, моя пустота станет абсолютной.

Поэтому сейчас я просто мысленно повторяю ставшие для меня каким-то заклинанием слова, снова и снова. Снова и снова.

Собираю силу воды, дрожащую на пальцах, и возвращаю ему.

Капли вихрями оседают на его пересохшей коже, отказываясь впитываться, стекая на землю, но я продолжаю. Если воду можно забрать, ее же можно вернуть, верно? Не может быть, чтобы было нельзя, просто не может быть!

Я понимаю, что у меня ничего не выходит, когда он закрывает глаза.

И когда вода на моих щеках становится слишком соленой и слишком горячей. Его сердце… Я вообще его не слышу, не чувствую ни одного удара в руки. Даже когда в моих ладонях собирается сила, которую я чувствую, как себя. Я готова отдать ему ее всю, всю до капельки, только чтобы он жил, пальцы дрожат, когда я расстегиваю на нем грубую ткань, а потом в них ударяет дикой болью.

Дикой болью ударяет прикосновение к его обнаженной коже, вокруг нас собирается облако брызг, а от влажности даже дышать становится тяжело. Я пропускаю ее через себя, отдавая ему без остатка, несмотря на то, что неведомый мне огонь обжигает руки уже по запястье, а из-под моих ладоней на его груди распускается красный цветок.

Который неожиданно сменяется голубым сиянием. Все то, что клубилось вокруг, во мне, над нами, врезается в него сквозь меня. В него, в меня, в нас, и удар сердца под моими ладонями будто подбрасывает над землей.

Я не верю своим глазам, когда его кожа вновь становится нормальной, а с губ срывается глубокий вдох.

— Осторожнее!

Этот крик раздается совсем рядом.

Лайтнер успевает открыть глаза, я — вскинуть голову, когда ночь разрывает вспышка выстрела. Занесенная над нами водная плеть рассыпается брызгами, а женщина, чудом не убившая нас, сейчас такая же, как мы все, из плоти и крови, качается и оседает на землю. Я успеваю только заметить, как парень в очках с абсолютно зверским выражением лица опускает оружие, а потом к нам бросаются все. Кто-то зовет его по имени, кто-то меня, кто-то даже касается моего плеча, кажется, спрашивает, как я.

В этом шуме я слышу только его дыхание и его голос.

— Хидрец, — хрипит он. — Столько лет катался, но только сейчас понял, что чувствует доска.

Все смеются.

Кроме меня. Все, что я чувствую сейчас, это: с ним все в порядке.

Я все еще не понимаю, что это значит, это странное чувство, но мне и не надо это понимать. Я опускаюсь прямо в воду, глядя в незнакомые лица склоняющихся над нами, и над ними выхватываю взглядом кусочек неба.