— Изменник здесь ты, — говорю сухо, глядя ему в глаза. — Это ты предал всех, кто доверил тебе себя и свои семьи. Бросил Лиран Р’Харат в руки ныряльщиков, оставил детей умирать на берегу под ударом волны после взрыва, выжег память девушки, которую я люблю, а потом бросил ее сражаться с обезумевшей психопаткой. Где вы были, защитники Ландорхорна, когда она была здесь одна?

— Все сказал? — холодно произносит отец. — Арестуйте их. Моему сыну не будет никаких поблажек, и пусть это станет примером для остальных. Для всех, кто считает себя выше закона.

Военные шагают в нашу сторону, но в это мгновение рядом со мной оказывается Вирна.

— Синеглазка, назад, — говорю я, пытаясь прикинуть, сможем ли мы — мы все — ударить по камню раньше, чем нас изрешетят лучами, и как быть с военными, которые все еще сомневаются.

— Значит, это по вашей милости я ничего не помню? — Голос синеглазки становится ледяным. — Это вы отняли у меня память о сестрах? Через которых потом пытались вернуть воспоминания, чтобы я защищала вас и…

— Арестуйте их, — перебивает отец. — Это приказ! Нарушение которого…

— Это правда, — один из военных с побережья перебивает его. — Диггхард К’ярд отдал приказ атаковать базу ныряльщиков зная, что мы не успеем уйти от волны.

Ноздри отца раздуваются.

— У вас оставался транспорт и приказ ликвидировать ныряльщиков, которых оглушило взрывной волной. Если вы не способны справиться с ними и уйти…

— Там были в основном дети, — вперед выступает Хар. — А еще парни и девушки моего возраста. Весь Пятнадцатый круг, который просто смыло бы к едхам со всеми жителями от мала до велика. Если бы ваш сын, которого вы назвали изменником, и которому не будет никаких поблажек, не возвел стену, остановившую идущую на город волну.

— Что насчет Родреса Б’игга? — говорю я. — Он тоже был там, на побережье. Его ты тоже посчитал лишним, когда начал зачистку.

— Довольно! — рычащий голос отца перебивает шипение неисправных фонарей и шум воды где-то под землей. — Я повторять не стану. Арестуйте их, или присоединитесь к изменникам. В любого, кто будет сопротивляться, стреляйте на поражение.

Военные вскидывают оружие. Я чувствую, как внутри натягивается невидимая струна. Мне хватит нескольких мгновений, чтобы уйти вниз и коснуться камня, скольких мгновений хватит военным въерхам, чтобы нажать на спуск? Или тоже применить силу? Не считая того, что за моей спиной Б’игги, а рядом со мной — Вирна и лучший друг.

По спине сбегает струйка холодного пота: удивительно, что я его вообще чувствую, потому что моя одежда мокрая насквозь, тем не менее никогда раньше я не чувствовал ничего так отчетливо, как это. Еще я слышу наше дыхание и удары сердца, касаюсь ладони Вирны, сплетаю наши пальцы.

Когда военные — все, как один — разворачиваются к моему отцу. Теперь на прицеле у них именно он. Я вижу, как недоверие в его глазах сменяется яростью, а потом вспыхивает силой въерха. Удар разбрасывает военных по сторонам, лучи сорвавшихся выстрелов полосуют воздух и ночное небо, земля идет волнами, разворачивая струящиеся под ней ручейки. Я перехватываю Вирну, толкаю ее в руки Хара:

— Уведи ее! Как можно дальше!

Но увести ее друг не успевает, потому что между ними, прямо из земли, вырастает каменный шип. Хар отталкивает ее в сторону, они оба летят на землю, а я резко опускаюсь вниз. Ладони вбирают всю мощь напряженной, тревожной стихии, и отпускаю себя. Удар такой силы, что содрогается наш дом и, кажется, весь Первый. Отца швыряет в ближайший столб, а в следующий момент виски взрываются болью.

Я хорошо помню эту боль: ту, которую снова и снова роняла меня к его ногам, заставляя себя чувствовать жалким, никчемным мальчишкой. На плечи словно опустилась вся тьма и все скалы этого мира, но я сбрасываю их, когда вспоминаю Вирну. Потому что между ней и этим монстром — только я. 

И, как ни странно, земля откликается на мой призыв снова. Несмотря на возведенную мной стену и все попытки Дженны превратить в меня засохшее подобие Лайтнера, я вбираю всю ее мощь, а потом так же яростно отдаю. На этот раз виски не просто взрываются болью, перед глазами раскрывается настоящий вулкан, а в глазах отца полыхает огонь изумления. Его отбрасывает назад, вдавливает в землю, попытка Диггхарда подняться заканчивается ничем. 

— Ты пожалеешь, — хрипит он, когда к нам бегут военные. Теперь уже, когда он на прицеле, наверное, можно не волноваться, но я все равно держу его до тех пор, пока к нам не приближается генерал, а на запястьях того, кого я когда-то называл отцом, не защелкиваются наручники, и только тогда выдыхаю. 

Перед глазами пляшут разноцветные круги, боль понемногу отступает.

— Единственное, о чем я жалею, — говорю я, когда его ведут мимо меня, — так это о том, что ты мой отец.

Ко мне подбегает Хар, но его тут же отталкивает красноволосый вихрь.

— Лайтнер, — шепчет она, вглядываясь в мое лицо. — Лайтнер?

В эту минуту мне даже плевать, что она меня не помнит, я перехватываю ее ладони, рывком притягиваю к себе и впиваюсь губами в губы. Чтобы мгновение спустя отпрянуть, осознавая, что только что сделал и понимая… что ожога от поцелуя нет. Его нет и под моими пальцами на хрупких запястьях. Эта мысль, пожалуй, становится последней среди осознанных: я вырубаюсь раньше, чем успеваю вздохнуть.

Вирна Мэйс

После быстрого осмотра меня отправили в душ и спать. Разбираться с моей памятью врачи все равно собирались уже утром, в результате я оказалась в комнате, которая по размерам больше напоминала две или три. Откуда у меня такое ощущение пространства, я догадывалась: видимо, из моей прошлой жизни, которую я не помнила. Или почти не помнила, потому что объяснить непонятное тянущее чувство в груди чем-то иным кроме воспоминаний было сложно. Я категорически отказалась от инъекций успокоительного и от капсулы полного восстановления, как они это называли. При мысли о том, чтобы снова лечь в какую-то капсулу, меня затрясло так, что врач быстренько переключился на другие темы. В итоге я лежала и смотрела в потолок, на котором геометрическими фигурами расплескался свет.

Я не знала, чья это комната, понятия не имела, кто меня окружает, но я знала слова, умела изъясняться, и вообще мне здорово повезло. Про «здорово повезло» говорил каждый первый, который узнавал, где я побывала. Что касается меня, я смутно представляла, как можно назвать везением полное отсутствие воспоминаний и привязанностей. Хотя привязанность, конечно же, у меня была. Чтобы не свихнуться окончательно, я поднялась и направилась к дверям, за которым предсказуемо обнаружилась охрана.

Видимо, меня стоило охранять. Или от меня.

— Я хочу видеть Лайтнера, — сказала военному, который шустро подобрался при виде растрепанной меня в пижаме.

Пижаму мне тоже выдали, но я в ней просто-напросто не могла согреться. Даже под одеялом. Меня продолжало трясти, как будто я все еще лежала в воде. Может быть, зря я отказалась от успокоительного?