Но сразу замолчала. Пусть придут, подумала в этот миг она.Пусть придут и заберут его в психушку. Однако от него не укрылся ее лукавыйвзор и блеснувшая в ее глазах ненависть, которую она не в силах была в себетогда побороть.

Вернувшись на постоялый двор, он принялся снова прослушиватьмагнитофонные записи. Потом выключил их и начал рыскать среди бумаг.

— Джулиен, Джулиен, Джулиен Мэйфейр, —беспрестанно твердил он.

— Ты не помнишь его? Правда же?

— Что?

— Ты всех их забыл. Не помнишь, кто такой был Джулиен.Не помнишь ни Мэри-Бет, ни Дебору, ни Сюзанну. Ты все забыл. Но хоть Сюзанну тыпомнишь?

Бледный как смерть, он вперился на нее преисполненным немойярости взглядом.

— Не помнишь, — в очередной раз констатировалаРоуан. — Ты стал все забывать, когда мы были еще в Париже. Теперь тывообще ничего не знаешь о них.

Лэшер приблизился к ней и упал на колени. Казалось, еговозбуждение достигло предела, а гнев сменился какой-то одержимой и неистовойстрастью.

— Я в самом деле не знаю, кто были они, — произнесон. — Я даже не вполне уверен, кто такая ты. Но зато я теперь знаю, ктоя !

Посреди ночи Роуан проснулась от того, что он совершал с нейсовокупление. Завершив его, Лэшер изъявил желание поскорее убраться изДоннелейта, пока никому не пришло в голову их здесь искать.

— Эти Мэйфейры, должно быть, слишком умные люди.

Она горько рассмеялась.

— А ты что за отродье такое? — риторическипроизнесла она. — Откуда ты взялся? Ведь не я же тебя произвела на свет.Это уж я теперь точно знаю. Ведь я не Мэри Шелли!

Остановив машину, Лэшер выволок Роуан на траву и началяростно бить по лицу. Он делал это с такой жестокостью, что едва не сломал ейподбородок. Она вскрикнула, пытаясь предостеречь его от рокового удара, которыймог нанести ей непоправимое увечье. Тогда он перестал ее лупить, но продолжалстоять перед ней со сжатыми кулаками.

— Я люблю тебя, — со слезами проговорил он, —и ненавижу одновременно.

— Знаю. И вполне понимаю, что ты имеешь в виду, —упавшим голосом ответила Роуан.

У нее так нещадно болело лицо, что ей казалось, будто онсломал ей и нос и подбородок. Но, к счастью, этого не случилось. Наконец онаприподняла туловище и села на траву.

Лэшер грузно плюхнулся рядом с ней на четвереньки и принялсяласкать ее своими большими теплыми руками. Оказавшись в полном замешательстве,она от бессилия расплакалась у него на груди.

— О Господи, что же нам делать?! — воскликнулаона.

Лэшер гладил ее, целовал, сосал грудь. Словом, вновьприбегнул к своим дьявольским штучкам — старому, как мир, сатанинскомуискушению. Уходи прочь, проклятый Дьявол, обманом проникший в келью к монахине!Однако что-то предпринять у Роуан не хватило мужества. А возможно, и физическихсил, ибо она была на грани истощения и уже давно позабыла, когда ощущала себянормальной, здоровой, полной жизненной энергии.

В другой раз они остановились для заправки. Увидев, чтоРоуан прогуливается около телефонной будки, Лэшер вновь впал в неконтролируемоебешенство. Но на этот раз, когда он ее схватил, Роуан принялась быстро читатьодно старое стихотворение, которому ее научила еще мать:

У мисс Макей случилась беда:

Ножи и вилки исчезли без следа.

А когда другая посуда убежала,

Так она об этом даже не знала!

Она еще не успела закончить, как Лэшер уже упал на колени,сотрясаясь от смеха. Помнится, Роуан обратила внимание на его большие ступни.Он умолял ее остановиться, но она продолжала читать нараспев:

Сын волынщика Билл

Поросенка утащил,

Поросенка съели,

Билла взгрели.

Вон он идет домой,

Сопли бахромой.

Лэшер бился в конвульсиях, наполовину плача, наполовинусмеясь.

— И у меня есть тоже кое-что для тебя, — вскочив,выкрикнул он. Топая ногами и хлопая в ладоши, он пустился в пляс, затянув своюпеснь:

Свинья в ермолке вошла через дверь,

Смешной поросенок качает колыбель.

Тарелка прыгает на столе, как блошка,

Смотрит — горшок проглотил ложку.

Из-за двери вдруг вертел возник

И на пол сбросил пудинг-стик.

«Дриль-дриль, — крикнул гриль. —

Кто не слушает меня?

Пузырек-констебль я,

Ну-ка все ко мне, друзья!»

Затем, стиснув зубы, Лэшер схватил ее и грубо затащил вмашину.

Когда они подъехали к Лондону, ее лицо так опухло, что нанее было страшно смотреть, и все, кому она попадалась на глаза, не могли скрытьоткровенное беспокойство. Лэшер снял номер в прекрасном отеле, хотя она неимела никакого понятия о том, где тот находился, потом дал ей горячего чая сконфетами и начал петь.

Лэшер сказал, что сожалеет обо всем, что натворил, и даже отом, что вновь родился на свет. Спрашивал ее, понимает ли она, что это значит.Понимала ли она, что он являл собой свидетельство чуда? За вопросами, какобычно, последовали поцелуи, сосание груди и прочие ласки — грубая прелюдияперед таким же грубым и стихийным сексом, который, как всегда, доставил ейнемалое наслаждение. Но в отличие от всех предыдущих раз, к следующемусовокуплению она побудила его исключительно из отчаяния, не испытывая при этомникакого вожделения. Возможно, поступала она так только потому, что другимспособом не могла проявить свою волю. Лишь после четвертого раза, полностьюистощившись, он от нее отстал и тотчас уснул. Какое-то время она бояласьпошевелиться. Но стоило ей вздохнуть, как он сразу открыл глаза.

Лэшер стал настоящим красавцем: борода и усы, которые онкаждое утро тщательно подстригал, имели форму и длину изображенных на картинахсвятых. Волосы у него уже сильно отросли. Плечи были несколько широковаты, ноэто ничуть не портило его царственный, величественный облик. Однако не странноли может показаться применять к нему эти слова? Когда он с кем-нибудьразговаривал, то был вынужден наклоняться и слегка касаться его своейбесформенной серой шляпой. На людей он производил самое приятное впечатление.

Лэшер и Роуан посетили Вестминстерское аббатство, в которомон тщательно исследовал все до мелочей. Какое-то время он наблюдал со стороныза движениями прихожан. Потом наконец изрек:

— У меня только одна простая миссия. Такая же старая,как Земля.