Из Парижа они отправились в Берлин. Звучание немецкого языкаему пришлось не по вкусу. Не то чтобы тот был ему противен, но, как Лэшер самвыразился, показался ему слишком «острым». Он никак не мог привыкнуть к егорезким, пронзительным звукам и поэтому вскоре изъявил желание уехать изГермании.

В ту неделю у нее случился выкидыш. Она почувствовала боль,напоминающую схватки, и, прежде чем успела опомниться, вся ванная была залитакровью, на которую она вытаращилась в полном недоумении.

Роуан по-прежнему убеждала себя в том, что нуждается вотдыхе. Хорошо было бы расслабиться в каком-нибудь тихом местечке, где не будетни стихов, ни песен, не будет ничего, кроме тишины.

Вглядываясь в лужицу крови, Роуан, к своему глубочайшемуудивлению, обнаружила в ней небольшой желеобразный сгусток. Насколько ей былоизвестно, эмбрион в этой стадии беременности должен быть микроскопическим. Ното, что предстало ее взору, было вполне членораздельно, и она даже могларазглядеть конечности. Это одновременно восхитило и ужаснуло ее. По еенастоянию они отправились провести исследование эмбриона.

Роуан ухитрилась провести в лаборатории три часа и сделатькучу записей, пока им не стали задавать вопросы.

— Существует два вида мутации, — пояснила онаЛэшеру, — тот, который передается по наследству и который не передается.Твое рождение не случайно. Очень может быть, что ты представляешь собой… новыйвид. Но как это могло произойти? Неужели обыкновенное сочетание телекинеза…

Роуан снова перешла на научную терминологию. На этот раз излаборатории она похитила оборудование для анализа крови и взяла образцы своейсобственной крови, тщательно загерметизировав их в пробирках.

Лэшер мрачно улыбнулся ей.

— Ты не любишь меня по-настоящему, — холоднопроизнес он.

— Конечно люблю.

— Разве ты можешь любить правду сильнее тайны?

— А что значит, по-твоему, правда? — Онаприблизилась к нему и, положив ладони ему на лицо, посмотрела в глаза. —Что ты помнишь о прошлом? О начале своего пути? О том времени, когда люди ещене пришли на Землю? Помнишь, ты говорил когда-то об этом. Говорил о мире духови о том, как духи учились у людей. Ты говорил…

— Ничего я не помню, — безучастно произнес он.

И, сев за стол, принялся перечитывать то, что написал. Потомвытянул свои длинные ноги, откинул голову на спинку кресла — его волосы ужедостигли плеч — и, подложив под нее кулаки, принялся прослушивать своимагнитофонные записи. Попутно он задавал вопросы Роуан, как будто хотел еепроэкзаменовать: «Кто такая Мэри-Бет? Кто была ее мать? »

Роуан снова и снова перебирала в памяти историю семьи,повторяя факты, известные ей из исследования Таламаски, а также рассказы,случайно услышанные от других. По его просьбе она описывала всех здравствующихМэйфейров, которых знала лично. Слушая ее долгими часами и беспрестаннопобуждая говорить дальше, он постепенно успокаивался.

Его поведение становилось сродни агонии.

— По природе я человек спокойный, — начиналажаловаться она. — Я не могу, не могу…

— Кто были братья Джулиена? Назови их по именам. Какзвали их детей?

В конце концов, когда ее одолевала такая усталость, что онабыла не в силах пошевелиться, у нее начинались такие же спазмы в животе, какпри выкидыше.

— Я больше не могу это выносить, — жаловалась она.

— Доннелейт, — не обращая на ее реплику внимания,произнес Лэшер. — Я хочу туда отправиться. — Он стоял у окна иплакал. — Скажи, что ты любишь меня. Ты ведь любишь? И не боишься меня?

Прежде чем ответить, она надолго задумалась.

— Да, люблю, — наконец ответила она, — Тыочень одинок, и я люблю тебя. Вправду люблю. Но боюсь. Это сущее безумие — все,что мы делаем. Как можно работать при такой организации дела? Нет, это неработа. А какая-то мания. И к тому же я… боюсь тебя.

Когда он склонился над ней, Роуан, обняв ладонями егоголову, приблизила ее к своей груди. Когда он пил ее молоко, для нее наступалиминуты блаженного умиротворения. Неужели он никогда не устанет от этого? Ибудет всегда сосать ее грудь? От этой мысли ее одолел безудержный смех. Оннавсегда останется младенцем, причем таким, который умеет ходить, говорить изаниматься любовью.

— И к тому же петь. Прошу не забывать и об этом! —добавил он, когда Роуан поделилась с ним своими размышлениями.

Со временем Лэшер пристрастился подолгу смотреть телевизор.Это позволило ей спокойно принимать ванну, не тяготясь его навязчивымвниманием. Кровотечение у нее прекратилось. И теперь, нежась в теплой воде, онавновь стала подумывать об Институте Кеплингера и о том, как бы наладить с нимсотрудничество. Осмелься она это сделать, трудно даже представить, какой прорывв науке можно было бы совершить с помощью денег Мэйфейров. Если бы только онане была в розыске. Но их обоих наверняка искали.

Роуан с самого начала допустила непростительную ошибку.Нужно было спрятать Лэшера где-нибудь в Новом Орлеане, сделав вид, что онвообще не появлялся на свет! Но когда он родился, она не могла трезво оцениватьобстоятельства. В то ужасное рождественское утро она вообще была не способнасоображать! Господи, как давно это было! С того времени, казалось, прошла целаявечность!

Лэшер уставился на нее страшным и перепуганным взглядом.

— Что с тобой? — спросил он.

— Скажи, как их зовут, — вместо него произнеслаона.

— Нет, это ты скажи…

Он взял одну из страниц, аккуратно заполненную мелким иплотным почерком, потом положил ее обратно.

— Сколько времени мы провели здесь?

— А ты не знаешь?

Вместо ответа Лэшер заплакал. Она ненадолго забылась сном, ак тому времени, когда проснулась, он успел не только успокоиться, но одеться иупаковать вещи. На следующее утро они отправились в Англию.

Их путь пролегал на север, от Лондона к Доннелейту. Большуючасть времени за рулем была Роуан, но со временем он тоже овладел водительскимремеслом и вполне прилично вел машину на пустынных загородных дорогах. Вселичные вещи находились у них в машине. Как ни странно, в Англии Роуанпочувствовала себя в большей безопасности, чем в Париже.

— Но почему? Разве они не будут искать нас тут? —спрашивал он.

— Не знаю. Надеюсь, они не догадаются, что мы можемотправиться в Шотландию. Если, конечно, им не придет в голову предположить, чтоты кое-что помнишь…

Лэшер горько рассмеялся.