Шныряющие там и сям женщины отсняли необходимые им кадры и успокоились, замерев в ожидании последующей реакции военных. Но реакции никакой не было. Расположенный в пятидесяти метрах пост в составе четырёх мирно греющихся у костра солдат, эффекта устрашающей агрессии военной машины, всей своей мощью навалившейся на беззащитную демонстрацию, не вызывал. Никакой, даже проходящей через село мало-мальски завалящей колонны не предвиделось, и женщины продолжали мёрзнуть на промозглом ветру в ожидании дальнейших указаний. Указания вскоре последовали. Организаторы митинга в доходчивой форме объяснили им, что нынче в прессе сама по себе отснятая на плёнку демонстрация, без соответствующего фона присутствующей со стороны военных угрозы, не котируется. Как следствие – гораздо меньший резонанс и, что тоже немаловажно – сумма оплаты за отснятый материал. Время шло, толпа рассасывалась, а доморощенные местные кинооператоры вынуждены были топтаться на отведённом им месте.

Во второй половине дня, наконец подвезли журналистов и представителей центральных каналов телевидения. Толпа встрепенулась, заметно ожила. Раскрасневшаяся от сознания своей значимости, доставленная из столицы девица в вызывающе обтягивающих аппетитный зад брюках, поднесла ко рту микрофон. Прильнувший к закреплённой на треноге камере оператор кивнул и репортёр наконец открыла рот:

– Мы ведём репортаж с места разыгравшейся трагедии…

Девушка назвала населённый пункт и, вдохнув побольше воздуха, продолжила:

– Вот уже вторые сутки здесь не прекращается проводимая военными так называемая зачистка. Уставшие от бесчинств федералов жители стихийно собрались на многотысячный митинг. Они протестуют против беспрестанных нарушений их прав и свобод, постоянной угрозы безопасности их семей. Впрочем, лучше об этом расскажут сами жители.

Объектив камеры переместился вправо, выхватив плотно стоявших стариков и женщин, вытолкнувших перед собой приведённых детей. Чуть задержавшись на их горящих возмущением лицах, оператор вновь возвратился к репортёру. Рядом с ней уже стоял, опираясь на палку, пожилой чеченец в надвинутой до самых бровей белой папахе. Гневно сверкнув глазами, старик начал речь:

– Мы – мирные жители. Многие из нас даже не в состоянии держать в руках оружие. И вся вина наша в том, что мы чеченцы. Старики, женщины, дети – все мы виноваты уже в том, что живём на этом свете. Вот уже второй день наши дети в страхе не могут заснуть. Каждую минуту мы ждём, что в дом ворвутся военные и уведут любого из нас: мужчину ли, женщину, ребёнка – безразлично. Могут тут же убить на месте или избить без всякого повода до полусмерти. Нам нет никакой защиты от них. В первый же день, когда пьяные солдаты ворвались в село, то открыли беспорядочную стрельбу, пострадали ни в чём не повинные люди. От их пуль и снарядов погибли не только работавшие на огородах мужчины, но и находящиеся рядом женщины и дети…

– Вот женщина хочет что-то сказать! – прервала говорившего старика ведущая.

Сделав шаг навстречу рвущейся к ней полной приземистой чеченке, она протянула микрофон. Поднявшиеся было возмущённые реплики стихли. Убедившись, что её слушают, женщина закричала:

– Я вот что хочу сказать: пусть убираются отсюда эти убийцы поскорей! Сколько можно их издевательства терпеть! Вчера на моих глазах моего брата убили. Жена его рядом с ним во дворе стояла – тоже убили. Мы как стрельбу услышали, так брат ворота закрывать пошёл. По улице солдаты проходили, их увидели и из автоматов расстреляли. Сосед наш, что напротив через дорогу живёт, тоже у забора своего стоял – и его тоже застрелили. Потом по домам палить начали, к нам в окно бомба залетела. Хорошо, что я с детьми в соседней комнате была!

Репортёр снова повернулась к прервавшему речь старику:

– Скажите, а сколько среди погибших женщин и детей и можем ли мы показать их тела?

Чеченец бросил на неё недовольный взгляд, и девушка поняла, что с вопросом она явно поторопилась. Но сказанное назад не воротишь, и повисшие в воздухе слова остались без ответа. К микрофону поспешил стоявший за спиной деда плотного сложения мужчина средних лет. Сдвинув брови, он придвинулся к услужливо протянутому микрофону:

– Наш обычай не позволяет снимать тела умерших, но поверьте на слово, безвинных жертв среди этой категории населения тоже много. Пока их никто не считал. Кто знает, сколько людей ещё погибнет в ближайшие сутки при проведении этой «зачистки»!

– А сколько из числа погибших действительно не согласных с федеральной властью сепаратистов, с оружием в руках отстаивавших свои идеалы?

От такой завуалированности осторожного вопроса запнулся даже Джаламбек. Подавив улыбку, он продолжал:

– Вы имеете в виду боевиков? Так нет их в нашем селе, нет и не было. Пострадали только мирные жители. Все разговоры о каких-то обосновавшихся у нас вооружённых формированиях – очередная попытка военных оправдать свои преступные действия…

Наконец, накрутив сотни метров плёнки, врущая в эфир братия уехала. Прощаясь, глава администрации вздохнул:

– Я бы с удовольствием вас всех в гости пригласил, как и каждая семья в этом селе. Но сами видите, как у нас опасно. Приезжайте в следующий раз, когда село свободно будет…

Через минуту экскорт из четырёх машин отъезжал в направлении города. Машущий вслед парень лет двадцати пяти повернулся к Вахаеву:

– А я бы не прочь ещё раз этих журналистов здесь увидеть. Особенно эту, что с микрофоном бегала. Она бы у меня интервью долго брала, и в разных позах…

– Да… Задница у неё хорошая! – согласился Джаламбек, улыбаясь своим мыслям – В другой ситуации я бы ей место в своём зиндане отыскал.

– А что, та русачка тебе надоела уже? – задорно рассмеялся парень – она ведь и помоложе этой будет. Сколько ей, лет семнадцать?

Лицо Джаламбека помрачнело.

– Нет её больше. Прибили. В прошлом месяце ребята приезжали, так я дал им с нею развлечься немного. Зашёл к ним в комнату попозже, а они её пинками на полу в чувство приводят. Не так прогиналась она или ещё что – словом, обиделись на неё парни. Проучили немного, да с горяча перестарались. Рёбра переломали, внутренности отбили. Я смотрю – не выжить ей. Короче, отымели мы её по последнему разу, а наутро из села вывезли и в посадке добили. Псы бродячие зато вволю накушались… – улыбнувшись, закончил рассказ Вахаев.

Увидев ковылявшего в их сторону старика в белой папахе, главарь прервал беседу и шагнул ему навстречу. Прижав руки к груди, он поблагодарил того за выполнение своей просьбы. Ибрагим в ответ кивнул головой и расцепил плотно сжатые губы:

– Не стоит благодарности, племянник. Надеюсь, я всё правильно сказал, ничего не упустил? Годы ведь не те уже, мог и подзабыть что-нибудь.

– Что ты, дядя! – с готовностью воскликнул Джаламбек – Обо всём ты хорошо рассказал, лучше и нельзя было. А что до возраста – так в тебе силы на двух русских сразу хватит, голыми руками их задушишь…

Старик тяжело вздохнул и покачал головой:

– Да нет, не те уже годы. В молодости погулял вволю, есть что вспомнить. И сук русских поимел без счёта, и ножом в этой России помахать пришлось…

К беседующим подошла выступавшая перед репортёрами женщина. Поправляя платок, она неуверенным голосом произнесла:

– Джаламбек, спросить тебя хочу, что дальше нам делать? Боюсь я за рабов своих, вдруг русские обнаружат! Зиндан приметный – сразу в конце огорода, а перепрятать некуда. Брата убили, отец с мужем ещё в прошлом году