– Из гранатомётов пристреливаются, гады. Сейчас жарко будет – вслух прокомментировал свои мысли залёгший рядом с Иваном боец.

– Евдошенко, – повернулся к нему лейтенант – давай внутрь – рацию посмотри.

Помолчав, он крикнул вслед уже отползающему бойцу:

– И про ребят не забудь: может, остался кто!

Третий разрыв обозначился далеко за спиной. «Перелётный – автоматически отметил Рязанцев – это вам не в упор в спину бить, здесь умение нужно, уроды конченые!» Попытки поразить остатки бэтээра из гранатомёта не прекращались. Гранаты рвались одна за другой, но цели не достигали. Перестрелка вспыхнула с новой силой. Уткнулся лицом в землю веснушчатый Васнецов, так и не успев выпустить очередь из присоединённого только что магазина. Сзади, к левому борту подтащили ещё одного тяжелораненого.

Рязанцев потянулся к носимой радиостанции, в который раз попытался вызвать базу на связь. База молчала. За спиной заскрежетал металл. Вернулся Евдошенко. Всегда улыбающееся пухлое лицо его было сникшим. Глубоко запавшие глаза не мигая уставились на лейтенанта.

– Что молчишь, докладывай! – закричал Иван, предугадывая его ответ.

Солдат перехватил ладонью горло и натужно откашлялся. Затем, внезапно охрипшим голосом выдохнул:

– Нет радиостанции – разбита. Водитель мёртвый сидит, а от стрелка с радистом куски одни остались, по всему отсеку вперемешку с кровью размазаны. Ну и боекомплекта тоже нет, само собой…

«Боекомплект! – пронеслось вдруг в мозгу лейтенанта – Совсем забыл. Четыре магазина на каждого и из них по два – три уже израсходованы. Расстреляем последние и всё – боеприпасов в машине нет.

Никакого решения на ум не приходило. Обстреливаемые как минимум с двух сторон, лишённые связи и необходимого количества боеприпасов, полтора десятка человек вынуждены были ждать. Оставалась надежда на помощь с базы. Комбат не мог не насторожиться продолжительным их отсутствием. По истечении получаса он обязательно должен запросить связь и, убедившись в её отсутствии, выдвинуться навстречу. Ведь должен же он на часы посматривать! «Хорошо ещё, что догадался перед въездом в село на связь выйти, сообщить о своём местонахождении!» – удовлетворённо подумал Рязанцев и тут же одёрнул себя: «Рано радуешься, в любом случае в течении часа на помощь не рассчитывай. Если „чехи“ атаковать вздумают, то долго с одним магазином на каждого не продержимся».

Размышления его были прерваны удивлённым вскриком лежавшего у обочины Шипилова.

– Товарищ лейтенант, к грузовику по дороге толпа баб с детьми бежит!

Иван выбрался из-под днища и подполз ближе к солдату. Действительно, к подорванному ЗИЛу приближалась группа, состоящая из двух десятков чеченок и такого же количества детей. Многие тащили в руках вёдра, баклажки и прочие ёмкости. С криками подбежав к распростёртым у подбитого грузовика телам солдат, они принялись выливать на них содержимое ёмкостей.

– Это же наши, что с кузова спрыгнуть успели! – выдохнул Шипилов – Их чехи сразу очередями срезали. Чего это, воду на них бабы выливают, что ли?

Лейтенант, не отрывая взгляда от происходящего, отрицательно качнул головой:

– Судя по их настроению, помочь нашим они не пытаются.

Опасения его подтвердились. Вылив остатки жидкости из принесённых с собой ёмкостей на машину и тела солдат, чеченки чиркнули спичками. Загорелся тент, рядом на земле вспыхнули два факела. Один из подожжённых солдат вдруг забился в конвульсиях и покатился по земле. Рядом хлопали в ладоши чеченки, а вокруг, радостно смеясь, прыгала детвора.

– Да он же живой, товарищ лейтенант! Живой он! Ведь раненого подожгли, сволочи! – захлебнулся в крике Шипилов.

К ним подбежали ещё двое солдат.

– Что делать будем, товарищ лейтенант? – шумно дыша, закричал один из них.

– Да что делать! Перехерячить их всех, обезьян этих, вместе с обезьянками ихними! – зло прохрипел Шипилов. Повернув перекошенное злостью лицо, он спросил у Рязанцева:

– Товарищ лейтенант, разрешите!

Иван не ответил. Не веря своим глазам, он ошарашено смотрел и смотрел на полыхающие огнём тела и беснующуюся от радости толпу женщин и детей. Всё существо его замерло, наблюдая перед собой то, что в природе не мыслимо, просто не должно было быть! Из прострации его вывел повторный крик Шипилова:

– Товарищ лейтенант, разрешите открыть огонь!

Второй факел перестал двигаться. Оба останка человеческих тел догорали, выставив огарки рук и ног. Толпа, прихватив принесённые с собой вёдра, стала удаляться. «Что делать? – лихорадочно размышлял Рязанцев – Стрелять вдогонку… Но ведь солдат уже не вернёшь, а там всё же женщины и дети. Подстрелим кого, так потом своя же прокуратура посадит. Да и как самому потом жить? Там ведь дети. Дети и женщины, и ни одного мужика. Как же быть! Надо же отдать какой-то приказ…»

Окаменев лицом, лейтенант продолжал молчать. Шипилов отвёл от него взгляд и презрительно сплюнул. Уходящие прочь женщины и дети, весело галдя, скрылись. Солдаты молча поднялись и, не торопясь, заняли покинутые ими позиции. Иван рукавом вытер выступивший на лбу пот. На душе было гадко. Он снова взглянул вдоль дороги: тела солдат уже почти догорели, но машина продолжала полыхать. Ветер стих, и чадящий дым столбом поднимался к низко нависшим свинцовым облакам. Лейтенант поднялся и, пошатываясь, побрёл к бэтээру. Остановившись перед ним, он постоял минуту в раздумье, развернулся и осел на землю, откинувшись спиной на холодную резину грязного колеса. С высотки больше не стреляли, но данное обстоятельство Рязанцева больше не занимало. Из-под днища показалась голова Евдошенко. Высунувшись на пол корпуса, он повернулся к Рязанцеву:

– Товарищ лейтенант, а чего здесь случилось-то?

Иван посмотрел ему в глаза и молча отвернулся.

В таком положении и застал его прибывший с двумя взводами комбат. Выслушав доклад поникшего Ивана, он первым делом по радиостанции запросил «вертушки». Подоспевшее вскоре звено облетело два круга, но в прилегающей местности никого не обнаружило. Обстреляв на всякий случай примыкающий к высоте лес, небесные «крокодилы» скрылись за горизонтом, оставив после себя гнетущую тишину.

После этого боя прошло почти двое суток, но Иван всё не мог избавиться от охватившего его смятения. Нет, никто в роте его не укорял. Ни слова упрёка не довелось выслушать ему ни от комбата, ни от своего ротного. Казалось бы, ничего не изменилось в отношении к нему сослуживцев. Всё так же ели за одним столом, спали в блиндаже и решали повседневные вопросы окопной жизни. Изменился сам Рязанцев. В каждом сказанном ему слове, в каждом брошенном в его сторону взгляде чудился совершенно другой смысл. Даже молчание офицеров и солдат в его присутствии Иван воспринимал иначе. Всё более и более копились тревожащие душу мысли: почему Балакирев не взял его с собой в засаду, почему поручил забирать их зампотеху, а не ему, пусть молодому, но командиру взвода, фактически единственному заместителю командира роты? И наконец, почему по прибытии на базу он поставил задачи только капитану Данилову, обойдя молчанием его, Рязанцева?

От выкуренной сигареты в руках остался только фильтр. Отбросив его, Иван широкими шагами направился к землянке комбата. «Выскажу ему всё, – решил он – а там будь что будет!» Лейтенант дошёл до командирской землянки и распахнул дверь.

– Разрешите, товарищ майор? – шагнув внутрь, спросил он.

– Заходи Иван, – пригласил комбат, снова поворачиваясь к стоявшему перед ним чеченцу.

Балакирев сидел за столом, положив перед собой ручку и тетрадь. Рядом лежала свёрнутая вчетверо карта. Справа от майора, заложив ногу за ногу, на стуле сидел капитан Данилов, а в ближнем