король отослал их назад, в тыл. Он полагал, что, согласно кодексу чести, рыцари должны биться с рыцарями; а тут какое-то мужичье. Подумаешь, с луками они!.. Потом скажут, что победа одержана благодаря простолюдинам. Упаси бог! А в войске между тем царила неразбериха: никто не знал своего места, все кричали, ругались между собой, всадники беспрестанно мотались с фланга на фланг. Я чувствовал за всем этим что-то дурное и даже хотел сказать королю, чтобы он принял предложение Черного принца. Меня подняли на смех и обозвали трусом. Тем временем король вновь обнаружил свое неразумие: он разделил армию на три части и поставил во главе каждой… Кого бы ты думала, Эльза? Как сама ты поступила бы на его месте?

– Я доверила бы командование испытанным бойцам, ветеранам, невзирая ни на сословие, ни на чин, – не задумываясь ответила Эльза. – Уж они-то знают, как воевать. Я выбрала бы их сразу, еще до похода.

– Молодец, девочка! И так, как ты сказала, поступил бы каждый умный монарх. Но только не Жан Второй. Он поручил возглавить два полка своим сыновьям и брату, а третьим командовал сам. Своим сыновьям! Какой такой боевой опыт был у восемнадцатилетнего дофина Карла, семнадцатилетнего Людовика Анжуйского и шестнадцатилетнего Жана Беррийского? В каких сражениях довелось им участвовать, сколько посчастливилось одержать побед? А его двадцатилетнему брату Филиппу и ему самому? Это не важно, главное – королевская кровь! Вот что отвечало правилам рыцарской чести, вот что имело значение для короля, жившего понятиями прошлого столетия.

Словом… повторилось то же, что и при Креси, или почти то же. Словно и не было горького урока десять лет назад. Англичанам дали время укрепиться на возвышенности, в лесу, и вкопать в землю колья – непреодолимую преграду для всадников. Непростительный просчет короля, который послушал кардинала и объявил перемирие на сутки. Даже солдаты роптали: «Чего же мы ждем? Ведь они строят укрепления. Они наколют рыцарей, как свиней на вертел». Но никто их не слушал. Рыцари напивались до бесчувствия и кричали, что порубят всех до единого, а Черного принца заставят пасти свиней. А англичане и гасконцы тем временем сооружали частокол и даже оставили узкий проход – сюда, дескать, пожалуйте, мы вас тут и ждем. И утром, едва рассеялся туман, пьяный рыцарь, словно безумный вепрь, выставив копье как на турнире, помчался в эту ловушку. Помнишь ли ты, Ла Ривьер?

– Еще бы мне не помнить! Те понеслись на колья, а нам король приказал спешиться. Но это ничего не дало. Снова под нами была мокрая земля, и рыцарь скользил и падал, а в тех, кто держался на ногах, впивались острые стрелы. Потери были огромны. Вот где самый момент для атаки: бей пешего рыцаря, неповоротливого, как медведь. А тут еще донеслась весть: коннетабль де Бриен и оба маршала убиты. И пеший рыцарь растерялся…

– Этот момент и выбрал Черный принц, пустив на нас конницу. И началось избиение, а за ним последовало бегство, беспорядочное, позорное бегство, ибо царила полная неразбериха!

– Что же не вскочили на лошадей? – удивилась Эльза.

– Пробовали, но сколько на это нужно времени! Пока оруженосец подведет коня, пока рыцарь на него взберется, пока ему подадут копье…

– И вы побежали?!

– Первым повернул свой отряд Филипп Орлеанский, за ним – принцы; увидев это, пустились бегом и остальные. Не побежал только король, дрался до последнего, я видел это, но пробиться к нему не мог. С ним, помню, был его сын Филипп, самый младший, совсем еще мальчик. Старший, дофин Карл, с несколькими десятками рыцарей поскакал прочь.

– Я был в их числе, – молвил Гастон. – Мы должны были спасти дофина. Кое-кто позднее упрекал его в трусости; но он покинул поле боя едва ли не одним из последних…

– Трусость? – молвил Рено де Брезе. – Отнюдь. Сначала и я так подумал, но теперь назову это по-другому: дальновидность. Он видел, что битва проиграна, но отец остался, дабы избежать позора, и в лучшем случае ему грозит плен. Та же участь ожидала и старшего сына, дофина. Но нельзя было оставлять королевство без главы, не говоря уже о том, что выкуп за обоих пленников достиг бы воистину гигантских размеров. Он понял это и потому вслед за беглецами умчался прочь. Я его оправдываю: он поступил мудро. Не он проиграл битву.

– К тому же он плохо держит в руке меч: она у него слаба.

– Это было последнее, что я увидел, – продолжал отшельник. – Шлем соскочил у меня с головы, щит вывалился из рук, на меня сыпались удары секирами, булавами, цепами… Доспехи один за другим сваливались, как скорлупа с яйца. Я не успевал отражать удары; их было слишком много для одного… для кучки тех, что оставались рядом. Мне разбили правое плечо; рука повисла; я взял меч в левую руку, но владел ею плохо; меч выпал, в спину ударило острие, за ним другое, а по груди уже бежала кровь от раны ниже ключицы. У меня не осталось сил, я упал на колени, вслед за этим – сильный удар по голове… булавой, дубиной, кто знает… Больше я не помню ничего.

Рено де Брезе замолчал, долго глядел на умирающие язычки пламени, потом бросил в огонь обгоревший с одного конца сук и вновь продолжал:

– Но судьба и в этот раз оказалась благосклонной ко мне.

– Судьба? Быть может, Господь Бог? – осторожно спросил Гастон.

– Нет! – отрезал отшельник. – У каждого человека своя судьба, и пока он жив, хранит его она, а не Бог, которому нет до человека никакого дела, как и до Франции и мозгов короля Жана. Допустил бы разве Бог такое позорное поражение, если Его наместник правит миром с французской земли и по происхождению наш соотечественник!.. Так вот, я вновь остался жив и очнулся, когда кто-то больно ударил меня в раненый затылок. Он и без того кровоточил, а тут… Я с трудом повернул голову. Огромная ворона сердито каркнула и полетела к другому, кто уже никогда не повернет головы. Их опять собралась целая туча – вестников смерти, ее спутников, – и надо было что-то делать, но я не мог пошевелить ни рукой ни ногой – всё изранено, всё в крови, но, к счастью, оставалось на своих местах. Хорошо еще, что я лежал, уткнувшись носом в землю: вороны выклевали бы мне глаза.

Прошло какое-то время, и появились могильщики, как и тогда, при Креси. Их прислал, надо полагать, местный священник. Всего несколько человек и две телеги…

– Это был приказ дофина, – перебил