class="p1">Пес, услышав свое имя, поднял голову и посмотрел на хозяина. Тот подмигнул ему и продолжал:

– А однажды близ леса я повстречал старуху; это была Урсула по прозвищу Резаная Шея. Как встретились – сейчас уже и не вспомню. Лес, поляна, снова лес, луга… и вдруг она; собирала какие-то травы. Я остановился, и мы разговорились. Она сказала, что живет в лесу и пригласила к себе, но я отказался. Мне хотелось покоя, я нуждался в одиночестве. Я не хотел больше видеть людей, города, войну – ничего! Я не желал уже никому служить. Я устал. Уйти от всех в никуда – вот чего жаждала моя душа. Тогда эта женщина сказала мне про эти развалины. Дурная слава шла об этом месте, но для меня оно окажется вполне подходящим: люди туда не наведываются. И я решил последовать ее совету. По дороге увидел еще одну сожженную деревню; два-три дома, правду сказать, оставались целы. Но ни одного человека мне не встретилось ни во дворах, ни в этих домах. В одном из них жил священник: иконы, распятия, книги. Кое-что я прихватил с собой и снова тронулся в путь. Еще издали я увидел эту груду камней. Место показалось мне вполне подходящим, похожим на руины древнего замка. Тут я и решил устроить себе жилище.

Вот, пожалуй, и вся история; остальное не заслуживает внимания. Люди, полагаю, вскоре узнали обо мне, но ни одна живая душа здесь не появлялась. В этих камнях я и обрел покой и одиночество, а больше мне ничего не нужно. Неподалеку журчит родник, а пищу я добываю в лесу своим оружием. К тому же у меня есть книги, они не дают мне скучать.

– Кто же их пишет и о чем они? – полюбопытствовал Гастон.

– Умные люди древности. Один, например, – Эпикур, – отрицает вмешательство богов в дела людей. В самом деле, способен ли Бог услышать человека, ведь тот не один – сотни, тысячи людей молятся Ему, просят о чем-то. Как может Он одним разом услышать всех? И как сумеет исполнить просьбу десяти тысяч человек, если они просят Его одновременно, каждый о своем? Ну не чепуха ли это? Эпикур жил в то время, когда о христианстве никто и не помышлял. Но вот боги поменялись. Та же осталась суть? Безусловно! На земле столько людей, сколько у нынешнего Бога волос на голове. И опять же, каждый молится и о чем-то просит. Может ли Он помочь всем сразу? Нет, потому что попросту не услышит. А через минуту, пять, полчаса молитвы и просьбы удваиваются, утраиваются; через день их становится в десять, в двадцать раз больше. Как человек этого не понимает? Где у него рассудок? Есть ли предел человеческой глупости?

– Такого предела нет, – ответил ему Гастон. – Но люди верят, ибо так учит Церковь – огромная машина подавления воли, разума.

– Религия заменяет разум верой и запрещает человеку следовать указаниям природы, – вспомнила Эльза уроки Урсулы. – В течение веков она создает убийц, мошенников или фанатиков.

– Сюда же причислим и святых, так называемых любимцев Бога, – кивнул Рено. – Народ молится этим картинкам, намалеванным неизвестно кем. Но почему? Да потому что он не представляет себе, какой он, этот Бог, и не имеет возможности с Ним побеседовать еще и как с Владыкой, а святой может это сделать, ибо вхож к Нему и лицом таков, как человек. Словом, посредник. Но ведь Иисуса тоже нарисовали. Так зачем эта свита, если можно обратиться к хозяину без нее?

– Не пойму, как можно молиться на деревяшку! – усмехнулся Гастон. – Ведь она мертва. Мало ли что на ней намалевано. А если этот так называемый святой изображен в момент соития? Что же, следует молиться и в этом случае? Но кому? Скажу точнее: чему?

Рено де Брезе, помолчав, продолжал:

– Сидя над трудами ученых мужей, я долго размышлял о сущности слепой веры и пришел к выводу, что она – орудие порабощения человека и делает из него тупую скотину. Орудием этим в совершенстве владеет Церковь, которая проповедует послушание своим хозяевам; народ должен работать на них, не помышляя о недовольстве и бунтах. Вот назначение веры, ее сущность!

Гастон прибавил, согласно кивнув:

– Она дает возможность пользоваться безграничной властью над верующими, которые всегда готовы открыть кошельки для попов.

Отшельник с любопытством посмотрел на него:

– Ты, рыцарь, стало быть, силен духом и умом, коли сумел узреть гнилую и продажную сущность папства, породившего ко всему прочему еще и такое чудовище, как инквизиция – явление вредное и совершенно чуждое христианству.

– Меня беспокоит в связи с этим судьба Эльзы. Порою она бывает несдержанной на язык. – Гастон повернулся к ней: – Тебе не случалось ли высказывать свои взгляды на веру? В замке никто не догадывается, что ты давно уже ищешь метлу?

– Какую метлу? – широко распахнула она глаза. – Чтобы летать на бал к сатане?

– Нет – чтобы вымести с нашей земли всю эту нечисть, именуемую духовенством.

Эльза усмехнулась:

– Никак не найду подходящий черенок. Но если припомнить о взглядах… Однажды я наговорила лишнего одному поваренку. Помню, он затянул что-то о заповедях и деяниях Христа; возносил похвалы. До смерти мне надоел. Я не выдержала и сказала, что эти заповеди бессмысленны, попросту чушь; а Мария Магдалина была гулящей девкой и любовницей Христа.

– Поваренку? Уж не тот ли это негодяй, которому я нарвал уши?

– Как… Нарвал уши? Его зовут Аселен. Ты – о нем?

– Мне пожаловались на него слуги.

– И что же ты?..

– Дал ему хорошего тумака и оставил отметины на ягодицах. Пожалуй, с месяц он теперь даже не присядет.

– Но для такой расправы нужна убедительная причина. Какова же она?

– Какою бы она ни была, больше он не станет тебе надоедать, а если вновь возьмется за свое, шлепни его по заднице.

– Так это, стало быть, из-за меня? Бог мой, Гастон, что ты наделал! Ведь это такой мерзавец! Он станет мстить.

– Мне? – Гастон рассмеялся. – Пусть только попробует. Для начала я отрежу ему то, что является предметом его мужской гордости, точнее, укорочу наполовину, а если до него и в этот раз не дойдет, повешу его на первом же попавшемся дереве.

– До тебя ему не дотянуться; мстить он будет мне.

– В самом деле? Каким же это образом, хотелось бы знать?

Эльза немного подумала.

– На его месте я донесла бы капеллану о нашем разговоре; тот сообщит аббату, а дальше… Ты говорил о монахе Содоне, которого Авиньон прислал в Париж для борьбы с ересью. Услышав о