человек в образе протопопа Аввакума, благословил и указал настоящую дорогу. Если верить сему последнему, то для воеводы не оставалось сомнения, что по молитве протопопа, с одной стороны, погиб отряд, а с другой – спасен сын Еремей, и как ни злобился он, но по просьбам сына на сей раз не тронул Аввакума. Вообще, судя по его собственным рассказам, это был человек не только неукротимого духа, но и железного здоровья, легко переносивший всякие бедствия и телесные страдания.

В 1660 году на смену Пашкову был послан воеводой боярский сын Толбузин. Пашкову велено ехать в Тобольск; а протопопу Аввакуму разрешено воротиться в Москву, где о нем не забыли его усердные почитатели и ходатаи и где сам царь питал к нему расположение. Пашков не взял Аввакума в свой судовой караван, и тот должен был плыть по бесконечным сибирским рекам один с семьей и несколькими убогими людьми в лодке, терпя всякую нужду и опасности от туземцев, особенно от татар и башкир, которые в то время восставали и нападали на русских. Два раза по пути он зимовал: в Енисейске и Тобольске. Приближаясь к пределам коренной России, Аввакум видел, что богослужение совершается по исправленным книгам и обрядам. Тут, по его рассказу, разгорелась в нем ревность к обличению «никонианской ереси»; но жена и дети связывали его, и он запечалился. Когда же протопопица выведала от него причину печали, то сама благословила его на подвиг, и он стал на своем пути дерзостно проповедовать везде излюбленные двуперстие, сугубую аллилуйю, осьмиконечный крест на просфорах и прочие предметы расколоучения. Только в 1663 году добрался он до Москвы. «Яко ангела Божия прияша мя государь и бояре, все мене рады, – пишет он в своей хвастливой автобиографии. – К Федору Ртищеву зашел, он благословился у меня, и говорили с ним много-много; три дня и три ночи домой меня не отпускал, а потом царю обо мне известил. Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: „Здорово ли-де, протопоп, живешь? Еще-де видатца Бог велел!“ И я сопротив руку его поцеловал и пожал, а сам говорю: „Жив Господь, жива душа моя, царь-государь, а впредь – что изволит Бог!“ Он же, миленький, вздохнул да и пошел, куда надобе ему. И иное кое-что было, да что много говорить! Прошло уже то! Велел меня поставить в Кремле, на Новодевичьи подворьи, и в походы, мимо двора моего ходя, кланялся часто со мною низенько-таки; а сам говорит: „Благослови-де меня и помолися о мне!“ И шапку в иную пору мурманку, снимаючи с головы, уронил, едучи верхом! А из кареты высунется, бывало, ко мне, таже и вси бояра, после его, челом да челом: протопоп, благослови, молися о нас!»

Благоволение к Аввакуму, по его словам, в то время простиралось до того, что ему (за смертью Стефана Вонифатьева) предлагали сделаться царским духовником, если он покается и примет все Никоновы исправления. Но протопоп остался непреклонен и подавал царю челобитные, в которых по-прежнему не только хулил все сделанное Никоном, но многое возводил на него ложно, приравнивал его к Арию, грозил Страшным судом и всем его последователям; а себя изображал страдальцем за веру, рассказывал о претерпенных им мучениях от Пашкова, о своих видениях и чудесах. Челобитные и увещательные грамоты Аввакума написаны языком замечательно живым, сильным и вместе образным; они должны были производить большое впечатление на умы современников; неудивительно поэтому, что он имел почитателей и ходатаев даже в самом высшем обществе. Кроме Федора Ртищева и Родиона Стрешнева, он нашел сочувствие себе в семьях Морозовых, Милославских, Хилковых, Хованских и некоторых других. Особенную преданность оказывала ему Федосья Прокопьевна Морозова. По мужу своему Глебу Ивановичу (через его брата, известного Бориса Ивановича), она находилась в свойстве с царицей Марьей Ильиничной, а по отцу своему (окольничему Соковнину) приходилась ей в родстве. Благодаря влиянию Морозовой сама царица оказывала усердное покровительство Аввакуму; ей же вторили многочисленные родственники и приятели. А родная сестра Федосьи, княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова, вместе с нею сделалась духовною дочерью Аввакума и такой же последовательницей его учения. Морозова в это время была уже вдовой и, владея большим богатством, всеми средствами поддерживала расколоучителя. Она сделала из своего дома подобие монастыря, держала при себе инокинь, странниц, приживалок и юродивых. Аввакум, почти поселившийся в ее доме, находил здесь благодатную почву для своей проповеди, которую отсюда его последователи и последовательницы распространяли по городу.

Благодаря всем этим ходатайствам государь оставил было Аввакума в покое, приказав ему только молчать, то есть воздерживаться от своей проповеди и от своих челобитных. Ему даже пообещали пристроить его справщиком на печатном дворе, чем протопоп был очень доволен. Но он выдержал не более полугода; снова принялся утруждать царя своими дерзкими челобитными, а народ смущать своей проповедью против того, что он называл никонианской ересью. По жалобе духовных властей его отправили в ссылку на Мезень. Но он и оттуда продолжал писать свои обличительные послания. В марте 1666 года его перевели ближе к Москве, чтобы подвергнуть соборному суду.

Следующим лицом по значению в основании раскола можно поставить суздальского соборного попа Никиту Константинова Добрынина. Своим дерзким, необузданным нравом он не уступал Аввакуму, а начитанностью и диалектическими способностями едва ли его не превосходил. В Москве он впервые обратил на себя внимание духовных властей и самого государя обличением своего архиепископа Стефана, которого Никон из архимандритов Воскресенского монастыря поставил на суздальскую кафедру еще при жизни ее архиепископа Иосифа, отпросившегося по причине болезни в одну казанскую обитель. Никита считал Стефана незаконно поставленным и подал в Москву донос о его служении не по правилам свв. отец, а в Суздале громогласно называл его изменником государю и еретиком, чем учинил большое смятение в пастве. Из Москвы сюда два раза наряжаемо было следствие, которое поручалось вятскому епископу Александру. Последний, известный своим нерасположением к Никону (за перевод из Коломны в Вятку), собрал многие показания свидетелей не в пользу архиепископа. Собором 1660 года Стефан был лишен епархии и «ради пропитания» устроен при московском Архангельском соборе. Но и Никита, уличенный в некоторых ложных изветах на своего архиерея, также понес наказание; ему запрещено было священнослужение впредь до указа. В таком положении он предался литературной деятельности и, под видом обращенной к государю челобитной, предпринял обширное обличительное сочинение, заключающее критический разбор изданной Никоном книги «Скрижаль», то есть переводных с греческого толкований на правила богослужения. Сочинение его отличается обилием ссылок на Священное Писание, на Отцов Церкви и на летописцев,