— Новая песня? — спросил Тру. — Вы пишете новую песню? На вашем сайте говорится об этом?

— Нет, — ответил Терри. — Мы об этом стали думать уже после выезда из Остина.

— Тогда откуда это мог бы знать Коннор Эддисон? И если верить ему… верить его сестре, вы даже не знаете, что делаете. Так как это может быть?

— Нет у этого фрика сестры, ее убили! Хватит уже про его сестру! — Кочевник боялся, что сейчас у него провода перегорят. Его придется грузить в «скорую» и везти в реанимацию в Голливуде, и, быть может, та девушка явится к нему в палату и скажет: «Я в тебя верю», а он ей тогда крикнет в ответ: «Да пошла ты, я вот в тебя ни хрена не верю!»

Тру проговорил как можно спокойнее:

— Осталось всего несколько минут. Я хотел бы вам показать до конца.

— Берк! — сказал Кочевник. — Пошли куда-нибудь в бар, и мать их так!

— Нет, — ответила Ариэль, глянула на него и отвела глаза. — Я, пожалуй, останусь. Да и вообще… небезопасно сейчас разгуливать.

Тру щелкнул кнопку воспроизведения. Кочевник не стал выходить из комнаты.

Ковбой постукивал ручкой по краю стола. Радиоприемник потер рукой рот, готовясь зарокотать.

— Откуда у вас эти шрамы, Аполлион? — спросил Приемник. — Это же сатанистские символы?

— Два вопроса, один ответ: седьмым домом Фурии владеют.

— Да-да, вы уже говорили. В этой фразе смысл есть, или это словесный мусор?

— Для меня в ней смысл есть.

— Просветите нас.

— Да я бы даже и хотел бы, — последовал ответ, — но вам этой игры не понять.

Тут Ковбой влез в разговор обеими ногами:

— Игры? Какой еще игры?

Разрушитель молчал.

«Та-та-та», — выстукивала по краю стола ручка Ковбоя. Радиоприемник прокашлялся — как треск помех в репродукторе.

— Ваш отец говорил мне вчера, что вы были образцовым студентом…

— Я и сейчас образцовый студент — просто сменил факультет.

— Мы до этого дойдем. Он сказал, что вы активно занимались в шахматном клубе. Это и есть ваша игра?

— Вас бы это больше устроило, — криво улыбнулся Аполлион. — А шоколадку свою я получу? Я бы настолько лучше говорил, если бы во рту что-то было сладкое.

— Угу. — Радиоприемник вздохнул и посмотрел взглядом измученного человека, который от всей души, искренне хочет домой. — Билли, ты не принесешь ему чего-нибудь? Вам что хотелось бы? «Сникерс»?

— Любой шоколад, — ответил Аполлион.

Билли — Ковбой — встал, поискал в кармане мелочь и вышел.

— Зря он это, — буркнул Кочевник себе под нос.

На видео никто ничего не говорил, пока Ковбой не вернулся.

— Это подойдет? — спросил он, кладя перед Аполлионом пакетик «M&M’s».

— Да, спасибо.

Аполлион аккуратно надорвал пакет и высыпал его содержимое кучкой. Потом начал раскладывать драже по цветам — синее, зеленое, желтое, красное, коричневое и оранжевое. Взял по штучке зеленого и желтого и стал жевать.

— Не скажете ли вы нам, — заговорил Радиоприемник, — как именно Бесси велела вам ехать на «Стоун-Черч»?

Аполлион продолжал раскладывать цвета, время от времени съедая по паре-тройке драже.

— Вы слышали вопрос? — спросил Ковбой.

Терпение его становилось все тоньше и тоньше, как змея на голодной диете.

Когда Радиоприемник заговорил снова, бас его звучал угрожающе. Игры кончились.

— Вашей сестры нет в живых. Так как вы можете тут сидеть и говорить нам — и думать, что мы поверим, — будто она вам велела украсть пистолет и кого-то убить? Противоречит логике, не находите?

Аполлион съел еще несколько драже, потом встретился взглядом с седым копом.

— Логика, — ответил он, — есть создание человека. Она — узкая дверь в очень большой дом. В этом доме много комнат. В некоторых хочется жить, в других… не особо. Логика — пересушенная рубашка, и когда ее вынимают из машины, она жмет в горле, душит и стягивает плечи, но мама тебе говорит, что ее все равно надо носить, потому что она на тебе была в тот вечер, и она тебе ни за что не позволит ее выбросить. Потом, когда ты из нее вырастаешь и ее уже на тебя никак не натянуть, мама из нее делает тебе наволочку на подушку. Логично? Из рубашки наволочку делать?

Оба копа какое-то время молчали. Ковбой шевельнулся на стуле. Приемник потер пальцы, опираясь локтями на стол.

— Мы говорим о вашей сестре, — сказал он. — Как она смогла вам это сказать? Она что — материализовалась? Соткалась из воздуха?

— Она просто приходит. Она есть — и ее нет.

Аполлион продолжал есть драже, будто у него в распоряжении была вечность.

— И вы делаете то, что она вам говорит? — спросил Ковбой. — Так что это ее вина, да?

Аполлион перестал жевать.

Он не шевелился, молчал. Секунды тикали.

Двое копов переглянулись. Кажется, что-то нащупали.

— Ее вина, — повторил Аполлион, глядя в никуда. И снова: — Ее вина.

Они ждали, и зрители в номере мотеля видели, как лицо арестованного заблестело от пота, улыбка задергалась, пропадая и появляясь неестественно быстро, и он приложил пальцы к шарикам «M&M’s», как к полюсам батареи, которая в нем поддерживает жизнь.

— Я собирался повеситься, — сказал он пустым голосом, — и тогда она пришла первый раз. Мне осталось только шагнуть со стула. А Бесси сидела на моей кровати и сказала: «Коннор, не надо. — Она сказала: — Тебя любят, Коннор, очень сильно и хотят, чтобы ты знал, как сильно тебя любят. Но ты должен показать, что ты силен, Коннор. Они не любят слабых». Вот она и сказала мне пойти встать перед мойкой автомобилей, и за мной придут и меня подберут, и там был человек, который мне дал выпить воды из бутылки, и потом мы поехали, и я заснул. А когда проснулся… Это была комната в каком-то доме, и меня спросили люди, могут ли они со мной кое-что сделать. Они были вежливые. И умные, это да. Сперва мне много приходилось пить из этой бутылки, а потом… после первых нескольких раз стало все о’кей. Когда папа и мама увидели, они хотели звать полицию, но я им передал, что Бесси мне сказала: если мою силу не проверят здесь, будут проверять ее силу там. И она мне все рассказала. Как больно сделал ей тот человек и что именно он с ней сделал, и она боится, что они узнают, какая она несильная, и выбросят ее тогда туда, где слабаки, и она очень просила: «Коннор, давай ты будешь вместо меня?» И я сказал, что я буду, — говорил молодой человек. — А она сказала, что за это она попытается меня простить. — Он смотрел то на Радиоприемника, то на Ковбоя, и улыбка у него будто включалась и выключалась. — Они мне дали новое имя и родили меня заново. Они показали мне смысл. А когда ты наконец-то, наконец-то увидишь смысл… ты узнаешь, какая есть сила, помимо… — он вспоминал слово, — логики.