Некоторые уходили, большинство оставались — ради возможности потом сказать, что не только их копы ощупывали, но они видели Группу, Которая Не Желает Погибать.

За кулисами творилась суматоха. Менеджер и четверо членов группы «Twenty Million Miles to Earth» все еще таскали аппаратуру по узкому коридору с зелеными стенами к двери сцены, натыкаясь и увязая в разных людях, каждому из которых что-то было надо. Была проблема с «леколайтами», и техники суетились, переступая через провода. Двое рабочих сцены спорили с менеджером насчет того, кто последним видел и держал в руках защитный экран, который не могли найти, и кто-то бросил посреди дороги тележку с бухтами кабелей, и ее металлические выступы цапали всех проходящих, будто змея кусалась.

Сквозь эту суматоху Ариэль пробиралась поспешно, ибо ей надо было в туалет.

Несколько бутылок чая «серебряные иглы», выпитых за долгий день и за ужином, прошли свой путь и просились наружу. Нервы, подумала Ариэль. Из-за ролика, где Коннор Эддисон пытался совершить самоубийство с помощью шоколадного драже, из-за рассказа Тру про человека, который слышал голоса в трейлер-парке. Из-за ее пересказа собственного сна, во время которого ей снова привиделся Джереми Петт, изрыгающий темные эскадрильи. Из-за интервью с репортерами во время установки звука, от какого-то человека с визитной карточкой, сообщившего, что он — глава агентства в Мантикоре и у него много идей насчет будущего их группы, но раз их уже не пять, то и называться «The Five» они не должны, а должны называться «Death Ride».[39] От необходимости уговаривать Джона, когда он хотел этому типу голову оторвать, потому что Джон был в плохой форме и она бы никогда этого о нем не сказала, но у него был больной и напряженный вид мальчишки, который идет через кладбище на закате и не успевает до темноты. Из-за того, что пришлось отгонять других деятелей из агентств с визитными карточками и другими богатыми идеями, от радиоинтервьюеров и толп людей, которые ждали снаружи с дисками для автографов и вопросами, на которые хотели получить ответы.

И еще из-за инструкций Тру, выданных его очень четким и очень волевым голосом: ничего из того, что говорилось и показывалось в этой комнате, не должно обсуждаться за ее пределами ни с кем.

Чай «серебряные иглы» на входе — чай «серебряные иглы» на выходе.

Она прошла мимо тележки, избежав укуса, и вошла в туалет.

Он был тесный, белая плитка — не чистейшая в мире, но и музыканты не чистоплюи. Туалет «унисекс» с двумя кабинками и парой писсуаров, рукомойником и зеркалом. Верхний свет, простой стеклянный абажур, был резок и весьма не льстив, как сказал ей взгляд в зеркало. Ариэль вошла в дальнюю от двери кабинку, закрыла дверь на задвижку, сняла джинсы, стянула кружевные трусы, села и вздохнула с облегчением. Вдруг испугавшись, посмотрела, есть ли бумага. Полрулона еще, так что ничего страшного.

Избавившись от давления «серебряных игл», она размяла руки, подвигала пальцами, готовясь к гитаре.

Гитара. Всегда в мире есть гитара. И самое удивительное — эта гитара всегда ждет ее.

Надо все выбросить из головы и думать только о выступлении. Вот это самое главное, что бы ни творилось вокруг: собраться и сосредоточиться на выступлении. На самом деле даже на одной песне — той, которая исполняется. Нет, даже более того — на одном такте… на одной ноте. Вот так это делается, когда у тебя беда или забота. Нота за нотой — и вдруг беда отпускает тебя на свободу.

А что ее действительно тревожило — помимо Джереми Петта и Коннора Эддисона и самой идеи, будто существует телеграфная линия духов, передающая, что ангелы очень обеспокоены ею и ее товарищами по группе, лихорадочно обеспокоены, — это сомнение в том, что она сумеет удержаться от следующего посещения туалета до соло Берк на ударных.

Она услышала звук — повернулся замок в двери. Потом щелкнул захватанный выключатель, и свет погас.

— Эй, я тут! — крикнула она.

Ответа не было.

— Я тут!

Чьи-то шаги по кафелю. Скрип кроссовок.

— Пожалуйста, включите свет! — попросила Ариэль, нашаривая бумагу.

Заиграла музыка.

Там… Татам… там… татам… Низкий басовый ритм, плохого качества, с шумами. Диктофон?

Ариэль быстро вытерлась, взялась за трусы и джинсы и встала. Натянула одежду. Хотела было попросить того, кто там, прекратить дурачиться, но тут вступил гортанный, гулкий мужской голос с придыханием, поддержанный клацающим ритмом бубна, кабасы и постукивающих друг о друга барабанных палочек.

— Эй, прекратите! — крикнула Ариэль и услышала, что голос у нее дрожит. — Включите свет!

Вдруг музыка прекратилась.

Дверь вышибло свирепым пинком. Она ударила прямо в лицо, ослепила болью и бросила спиной на унитаз. Ариэль успела подумать, что у нее нос разбит и губы рассечены, беспомощно мемекнула от ужаса, и тут он на нее навалился. Она взметнула руки, будто защищаясь от налетавшей из темноты массы ворон. Чужая рука схватила ее за волосы, кулак ударил по голове сбоку. В глазах вспыхнули искры и молнии, рот наполнился кровью. Колени подкосились, губы затянуло поперек чем-то липким, и дальше, вокруг головы. Прихватив волосы. Еще виток, еще и еще.

И пахло как лейкопластырь.

Он схватил ее за шею, швырнул прочь, она поехала по грязному кафелю. Валяясь на животе, она попыталась подобрать колени и встать, но ей вывернули руки назад почти до излома. Ариэль замычала залепленным ртом, а этот человек заматывал ей руки скотчем.

Он был очень быстр и явно имел опыт.

Схватившись за ее джинсы, он сдернул их, оцарапав кожу ногтями. Потом стал стаскивать трусы.

В помутнении сознания, оцепеневшая в холодном шоке, она подумала, что кто-нибудь сейчас ее спасет. Кто-нибудь должен положить конец этому безобразию, это же просто смешно. Ей выступать надо. Нота за нотой — так приходит свобода от беды.

Твердый член уперся в нее сзади, нащупывая вход.

«Нет», — сказала она, но рот не мог этого повторить. Нет.

Ухватив ее обеими руками за волосы, насильник стал пропихиваться внутрь.