успокоение! Сколько раз я объяснял, что лягушкой в аквариуме был только Бритти и только наполовину. Но каждый раз, когда тебе отшибало мозги в очередной мясорубке, ты все забывала и начинала повторять собственные легенды из клетки. Ты не лягушка, Спот! Ты — человек! Живой! Мертвый! А потом снова живой! Я не продлевал тебе жизнь и мне не нужно постоянно находиться рядом. Что тебе действительно нужно, так это перестать получать побои.

Он помедлил, собираясь с мыслями.

— Тогда твоих головастиков хватит еще лет на пять или шесть.

Бритти зашевелился, но Спот не обратила на это внимания. Она сидела, словно отключенная от мировой сети вменяемости. Горящий взгляд потускнел.

— Зачем, — прохрипел волк. — Зачем ты снова сказал ей правду?

— Замолчи, — шикнул Уника. — Я терпел твою кровожадность, потому что ты имел на нее право. Ты мучился и страдал, будучи безответным зверем и кое-что мир тебе задолжал. Хоть я и не верю в коллективную ответственность. Кроме того, ты пожертвовал собой и проглотил весь яд Жантигуны, все его Бессмертные грехи, которые теперь вместе с кровью сочатся из тебя. За это я благодарен тебе даже сейчас. Но всему есть предел, Бри. Ты дошел до того, что попытался напасть на штормового ангела и получил свое.

— Я защищал вас. Защищал тебя. Создатель до сих пор шевелится внутри. Я… — Бритти мучительно квакнул. — Чувствую толчки садизма и ненависти. Любая двуногая тварь может стать такой же. «Каждый человек лежащий в земле, творит больше добра, чем по ней скитающийся».

— Библия Шторма, — узнал Ретро.

Уника взглянул на него.

— Все это зашло слишком далеко, — сказал он. — Память проглоченного нейродера. Злость жертвы. Сознание жабы. И все они хотят только мести и пыток. Вот тебе и «ква-ква».

— Я все делал правильно, — просвистел Бритти. — Пользовался силой Создателя чтобы причинять людям благо. «Подземные праведники гниют и добро оных исчисляется несовершенным злом». Дохрена добра, если быть точным…

Бритти изрыгнул новое ведро крови.

— Ты безнадежен, — вздохнул Уника. — Я это начал, мне и заканчивать.

Он подошел к умирающему волку и залез рукой в рану на животе. Глубоко. Глубже. По плечо. Фитцвиль наблюдал за всем этим с видом человека сомневающегося в том, действительно ли он не спит сейчас в подворотне рядом с «Два метра под землю». Он глядел как высокий, сухопарый Уника, красивый, атлетичный, так ловко водивший его за нос фотографией крохотного старичка, пытается что-то ухватить в кишках Бритти. От брезгливости верхняя губа нелюдя поднялась и длинные прямые клыки были заметны как два тенебрийца на фугском базаре.

— Вот ты где, — Уника с трудом выволок из раны какую-то мерзость, обрывая корешки крючковатых щупалец.

Это был сильно заросший жгутиками человеческий мозг. В руках Уники он казался каким-то странным домашним животным, которое давно не водили к грумеру.

— Вы мне не поможете? — нелюдь посмотрел на Фитцвиля. — Возьмитесь тут и тяните.

Ретро хотел отказаться, но теплую осклизлую пакость так уверенно сунули ему в руки, что у детектива не осталось времени сказать «нет».

— Давайте, — подбодрил его Уника. — Вы, насколько я понимаю, сыграли какую-то важную роль в поиске таинственного нелюдя. Придется поучаствовать и в завершении этой истории.

Он рванул щупальца на себя и в руках Фитцвиля осталось только правое полушарие.

— Фу, — резюмировал он. — И что теперь…

— Вот так! — Уника бросил свою половинку на бетон и принялся топтать ее пяткой. — Делайте вот так. Этот мерзкий орган настроен на волну. Это приемник и ретранслятор чистого зла.

Ретро отступил от летящих брызг и, подумав, зашвырнул мозг в небо. Тот полетел, но не слишком эффектно. Без защитной оболочки в виде Бритти, новую встречу с асфальтом он не переживет.

— Что ж, можно и так, — похвалил его Уника. — Теперь… Вы, наверное, хотите узнать, что происходит?

— Кое-что мне уже понятно, — сказал Ретро, следуя за Уникой.

Они уселись на краю обозримой бездны.

— Одно мне неясно, — продолжал он. — Как вы превратились из такого великолепного существа, в сморщенного карлика?

— Как и все остальные люди со сверхурочной работой. После того как я оставил этих ребятишек, у меня была пара лет, чтобы подготовится к суициду. Я не хотел больше жить как человек застрявший между двух огней. Бесконечного сострадания и бесконечной подлости.

Уника поведал Фитцвилю как он скитался по городам Немоса, кусая торчков и алкоголиков. Это был единственный способ стравить слюну и не сломать чью-то жизнь. Одна зависимость на фоне другой — это могло сойти за оправдание. Самооправдание.

— Я врач. Был и остаюсь. Сознание моих жертв деградировало. Я пытался изучать образцы собственного яда, но так и не понял, что это такое. Это Шторм! Вот, что мне известно. Он взял мой Смертный грех Уныния и превратил его в реальную силу. Я употреблял наркотики, чтобы перебороть страх и безнадежность, а потом сам превратился в один из них. Иногда боль становилась настолько сильной, что я терял рассудок и нападал на цыхан и животных. Но чаще всего, — и мне за это невероятно стыдно, — кусал Спот.

— Она погибнет от ломки? — спросил Ретро.

— Нет. К счастью, Пятно совсем другое дело. Если дать ей время — она самостоятельно вылечит любую болезнь. К сожалению, мне не удалось скрываться достаточно долго.

И нелюдь продолжил рассказ. В начале каждой зимы Бритти впадал в спячку. Спот — тоже. Это наталкивало на мысль о прямом родстве головастиков с Немосскими тритонами, умеющими отращивать потерянные конечности. Самсон, он же Шестерка изо всех сил изображал, что дрыхнет без задних ног. Валятся, жрать консервы, и читать комиксы, для него было несложной задачей.

В одну из таких зим Уника не выдержал, и сорвался в путь оставляя троице приемных детишек только прощальное письмо. Он понимал, что те бросятся в погоню, но не мог предугадать, сколько времени есть в запасе. Единственным верным способом оторваться от них навсегда была петля, но… Проклятый страх! Визжащий инстинкт самосохранения!

В конце концов его поймали охотники за диковинками, и продали семье Гисбуди, где он, — о, судьба! — нашел свое призвание.

Тутмоз страдал от хронических заболеваний, был на пороге полной беспомощности, и каждый день его был борьбой с собственным организмом. Уника увидел в нем себя, и на вторую же ночь укусил. С тех пор он кусал тенебрийца почти ежедневно и начал усыхать сам, пока не превратился в полуразумную куколку.

— Это были прекрасное время, — с теплотой в голосе сказал Уника. — Я постоянно находился в полузабытье, будто новорожденный и не чувствовал боли. Совсем! К сожалению Гисбуди почувствовав точно такое же облегчение, решил посетить друга