Собственно, дождь из гуано был практически непрерывным, сказал мне Амман; если бы вы что-то оставили на полу, через несколько дней этот предмет уже покрылся бы плотным слоем. Питоны были ленивыми и робкими, как и любые сытые змеи. Один из них, по прикидкам Аммана, был в длину шесть метров. Черные лесные кобры (да, и они тут тоже попадались) держались в дальних уголках, подальше от оживленных мест. Таунер разглядывал питона, и тут Амман заметил на полу что-то блестящее.

На первый взгляд оно напоминало отбеленный до блеска позвонок, лежавший в куче экскрементов. Амман поднял этот предмет.

Это оказался не позвонок, а ожерелье из алюминиевых бусин с прикрепленным к нему номером. Один из тех самых ошейников, которые они с Таунером повесили на шеи пойманным летучим мышам в пещере Китака, другой пещере с вирусом Марбург, располагавшейся в пятидесяти километрах, три месяца назад. На жетоне было написано «K-31», что обозначало, что он принадлежал тридцать первой летучей мыши, которую они поймали и выпустили.

– И, конечно, я просто с ума сошел, – рассказал мне Амман. – Я кричал: «Да!» – и скакал повсюду. Мы с Джоном очень обрадовались.

Безумная радость Аммана на самом деле была вполне здравым приступом воодушевления, которое ученый чувствует, когда два маленьких кусочка с трудом добытых данных соединяются вместе и дарят ему откровение. Таунер понял его и тоже невероятно обрадовался. Представьте себе двух мужчин в темной каменной пещере, с фонарями на головах, которые отбивают друг другу «пять», не снимая нитриловых перчаток.

Найдя ошейник в «Пещере питонов», они одним махом оправдали свое исследование «пометь и выпусти».

– Мои подозрения, что эти летучие мыши перемещаются с места на место, оказались оправданы, – сказал Амман. – И перемещаются они не только по лесу, но и с одного гнездовья на другое. Перемещение одной летучей мыши (K-31) между двумя довольно далеко расположенными гнездовьями (Китакой и «Пещерой питонов») говорило о том, что вирус Марбург может в теории распространиться вообще по всей Африке, перемещаясь от одной колонии летучих мышей к другой. Он имеет возможность инфицировать (или реинфицировать) популяции летучих мышей последовательно, как на мигающей новогодней гирлянде. Успокаивающее предположение, что вирус строго локализован, оказалось опровергнуто. И, конечно же, не мог не прозвучать вопрос: почему вспышки вируса Марбург не случаются чаще?

Марбург – лишь один из нескольких вирусов, о котором можно задать такой же вопрос. Почему так редки вспышки Хендры? Нипаха? Эболы?

SARS? Если летучие мыши настолько многочисленны, разнообразны и подвижны, а зоонозные вирусы так широко в них распространены, почему эти вирусы не передаются и не закрепляются в людях чаще? Нас защищает какая-то таинственная сила? Или, как говорится, дуракам везет?

81

Возможно, отчасти от беспрерывного вирусопада нас защищает экологическая динамика самих вирусов. Да, у вирусов тоже есть экологическая динамика – как и у тех сущностей, в принадлежности которых к живой природе мы не сомневаемся. Я имею в виду, что они взаимосвязаны с другими организмами на макроуровне, а не только на уровне отдельных носителей и клеток. У вирусов есть географический ареал. Вирус может вымереть. Численность, выживание и распространение вируса полностью зависят от деятельности других организмов. Это и есть вирусная экология. В случае с Хендрой, если взять другой пример, именно меняющейся экологией вируса можно объяснить его появившуюся патогенность для людей.

Такой точки зрения придерживается австралийская женщина-ученый Рейна Плоурайт. Получив образование ветеринара, Плоурайт работала с домашними и дикими животными в Новом Южном Уэльсе и за рубежом – в Великобритании, Африке и Антарктике, – а затем поступила в Калифорнийский университет в Дэвисе, где получила магистерский диплом по эпидемиологии, а потом и защитила докторскую диссертацию по экологии инфекционных заболеваний. Она из той новой породы специалистов по болезням, которую я уже упоминал, ветеринаров-экологов, которые осознают тесную связь здоровья человека, диких животных, домашних животных и наших общих сред обитания. Для работы над докторской диссертацией Плоурайт вернулась в Австралию, чтобы исследовать динамику вируса Хендра в одном из его естественных резервуаров: австралийской летучей лисице. Она занималась сбором образцов на Северной территории, к югу от Дарвина, среди эвкалиптов и чайных деревьев Литчфилдского национального парка и вокруг него. Именно там одним ленивым утром 2006 г. я пообщался с ней; по северу Австралии пронесся циклон Ларри, залив землю дождями и подняв уровень воды в реках и ручьях. У нас выдалось немного свободного времени до ее следующей экспедиции по отлову летучих мышей среди муссонных разливов.

«С Хендрой вот какая интересная штука, – сказала мне Плоурайт, – это один из четырех новых вирусов, которые появились практически одновременно от одного и того же семейства летучих мышей – крылановых. Вскоре после вируса Хендра, дебютировавшего к северу от Брисбена в 1994 г., на побережье Квинсленда еще в двух местах в 1996 г. обнаружили лиссавирус австралийских летучих мышей; затем в 1997 году близ Сиднея появился вирус Мененгл, и, наконец, в сентябре 1998 г. в Малайзии нашли вирус Нипах».

– Четыре вируса, которые появились из одного семейства носителя за такое короткое время, – беспрецедентное событие, – сказала она. – Так что нам кажется, что в экологии семейства крылановых что-то изменилось – что-то, что способствует передаче болезней.

Юм Филд помог определить факторы, способствующие передаче вируса Нипах на свинофермах в Малайзии. Теперь, восемь лет спустя, Филд был одним из научных руководителей Плоурайт, которая искала похожие факторы для Хендры. Изменения среды обитания, что ей было известно, повлияли на размер популяции, ее распределение и миграционное поведение естественных резервуаров Хендры – не только австралийской летучей лисицы, но и ее собратьев по семейству: бавеанской летучей лисицы, серо-головой летучей лисицы и очковой летучей лисицы. Ее задача – узнать, как эти изменения, в свою очередь, повлияли на распределение, превалент-ность и вероятность преодоления межвидового барьера у вируса.

Проект Плоурайт, как и большинство современных экологических работ, сочетает в себе сбор данных в поле и математическое моделирование с помощью компьютера. Базовая концептуальная модель, объяснила она, «была разработана двумя ребятами, Кермаком и Маккендриком, еще в 1920-х». Она имела в виду модель SIR («уязвимые-зараженные-вы-здоровевшие»), которую я уже описывал ранее. Отдав дань своим интеллектуальным предшественникам, она начала рассказывать об уязвимых, зараженных и выздоровевших особях в данной популяции летучих мышей. Если популяция изолированная и недостаточно крупная, то вирус пройдет через нее, заражая уязвимых и превращая их в выздоровевших (с иммунитетом к повторному заражению), пока уязвимых вообще не останется. А потом он вымрет – точно так же, как вымирает корь в изолированной человеческой деревне. Рано или поздно вирус вернется – его снова занесет в