то запаслись бы чем-нибудь получше, но Гарли жалела, в первую очередь, о том, что они не взяли достаточно N95, чтобы хватило не только им самим, но и местным медработникам. А потом, поскольку на дворе стоял сезон бурь, по городу пронесся сильнейший шквал, и отключилось электричество. Свет погас, и сотрудники закрыли все окна – «совсем не то, что нужно», мрачно усмехнулась Гарли. К утру в этой переполненной, удушливой комнате умер не только кашляющий мужчина, но и еще двое пациентов.

Гарли собрала анамнезы и, начав составлять эпидемиологический график, поняла, что «все, кто были в изоляторе, очень близко контактировали с человеком» – одним человеком, – «который умер от этой болезни пару недель назад». Она имела в виду пресловутого религиозного лидера. Эта закономерность сильно отличалась от других вспышек вируса Нипах, при которых большинство пациентов заражались непосредственно от источника в окружающей среде (больной домашний скот? вершины деревьев? гипотеза с пальмовым соком тогда еще не появилась), а не от других людей, а симптомы были в основном неврологическими, а не респираторными. Группа Гарли даже какое-то время сомневалась, что в Фаридпуре действительно вспышка именно вируса Нипах. Но потом образцы, которые отправили в Атланту, дали положительный анализ на вирус Нипах, и после этого из CDC на помощь Гарли с коллегами прибыла небольшая группа специалистов.

Расследование в Фаридпуре, в конце концов, дало нам новое понимание вируса Нипах как болезни, для которой передача от человека к человеку играет намного более важную роль, чем ранее представлялось. Из тридцати шести случаев двадцать два оказались связаны с религиозным лидером. Эти люди близко собирались вокруг него во время смертельной болезни. Скорее всего, они заразились через аэрозоли или через прикосновения, или через слюну, или еще каким-то непосредственным способом. Большинство случаев из оставшихся четырнадцати тоже с виду говорили о передаче от человека к человеку. Заболел рикша из окрестной деревни, который в сезон подрабатывал сборщиком сока финиковых пальм; за ним ухаживали его мать, сын, тетя и сосед, и все они тоже заболели. За тетей рикши ухаживал один из ее родственников из Гухолаксмипура, который навещал ее в госпитале; этим родственником как раз был религиозный лидер. Один из сектантов заболел, его состояние начало ухудшаться, и он нанял еще одного рикшу, чтобы тот довез его до госпиталя; дней через десять этот рикша тоже заболел и умер… И так далее.

Вирус Нипах распространялся горизонтально по деревне, словно слух, – не только со всех сторон, но даже сверху, с небес, словно божественное проклятие или кусок помета летучей мыши. А его кажущаяся вездесущность была подтверждена еще одной находкой сводной группы реагирования. Эта информация выглядела особенно пугающей. Ученые сделали смыв со стены госпитальной палаты, в которой лечили одного из пациентов пять недель назад, и с грязного каркаса койки, на которой этот пациент лежал. За все это время поверхности так ни разу и не почистили; не хватало ни хлорки, ни рабочих рук. Некоторые из смывов, как со стены, так и с койки, дали положительный анализ на РНК вируса Нипах. Повторю еще раз: фрагменты (по меньшей мере) вируса Нипах, оставшиеся от телесных жидкостей пациента, продержались в палате пять недель, незримо украшая собой комнату. Для санитара это загрязнение. А вот для вируса – возможность.

Еще я пообщался с Рашедой Хан, медиком-антропологом, которая работала недалеко от Эмили Гарли, вниз по тому же коридору. Хан – бангладешка, темноглазая, строгая и профессиональная. Ее работа – исследовать культурные и социальные факторы, которые влияют на события вроде вспышки болезни в Фаридпуре. Она ездила в Фаридпур и брала интервью у местных жителей на родном бенгальском языке, чтобы собрать данные о поведении и настроениях, а также узнать, кто и когда заразился. Она говорила об асмани-бала (это выражение она перевела как «проклятие, наложенное Аллахом» – более прямолинейный вариант, чем несколько других, которые я слышал) и о том, что из-за этой светлой идеи несколько человек отказались обращаться в больницу. Она помогла мне понять некоторые аспекты близкого межличностного общения, характерные для ее страны и важные в контексте передачи заболеваний.

– В Бангладеш, – сказала она, – физический контакт – совершенно обычное дело. Мы обнимаемся, постоянно держимся за руки.

Вы можете, даже просто идя по дороге, увидеть мужчин, которые идут, держась за руки. А если кто-то заболеет – особенно кто-нибудь почтенный, вроде лидера секты в Гухолаксмипуре, – из-за беспокойства физический контакт становится лишь интенсивнее. Последователи очень любили этого человека, считали, что он близок к Богу. Когда он лежал на смертном одре, люди приходили к нему, чтобы в последний раз его коснуться или прошептать молитву ему на ухо, или протереть его тело губкой, или предложить ему глоток молока или сока.

– Это один из здешних обычаев, – объяснила Хан. – Вливать воду в рот умирающему.

Многие подходили к его постели, наклонялись к нему, давали ему воды…

– …а он постоянно кашлял, – продолжила она. – Туман был повсюду на их…

По-моему, она собиралась сказать «лицах», но я по глупости перебил ее:

– Туман?

– Ага, слюна, – ответила Хан. – Кашель. Так что слюна была… Люди сказали нам, что он кашлял, а его кашель, слюна – на телах, на руках…

На этом она замолчала, позволив мне самому достроить общую картину. Затем добавила, что мытье рук, в отличие от держания за руки, не распространенный обычай в Бангладеш. Неудачливые последователи и родственники, скорее всего, уходили с последних аудиенций, испачканные слюной преподобного, а потом терли глаза, принимали пищу грязными руками или позволяли вирусу еще каким-то способом попасть в организм. Если вы не моете руки, вам может и сок финиковой пальмы не понадобиться.

84

В течение трех дней я несколько раз посетил ICDDR,B. Это комплекс зданий, скрывающийся за высокой стеной в Мохакхали, районе Дакки. Кроме Хан и Гарли, я пообщался с несколькими высокопоставленными администраторами и талантливыми молодыми учеными, от которых я узнал множество точек зрения и идей, связанных с вирусом Нипах. Но самый потрясающий момент случился, когда мое такси, пробравшись через сумасшедшее дорожное движение Дакки, подъехало не к тем воротам комплекса, я оказался немного дезориентирован и в результате вошел не в ту дверь, попав не в элегантное здание, в котором располагалась исследовательская программа Стива Лаби, а в старый Холерный госпиталь.

Заботливый бангладешец, заметив, что я заблудился, спросил, куда мне нужно, и показал, куда мне идти: нужно просто пройти больницу насквозь. Охранник открыл следующую дверь и отдал мне честь. Никто не попросил меня даже назвать себя. Я оказался незваным