LX

– Постойте-ка, – прервал Бембо мессер Чезаре. – Если правда то, что сказал вчера синьор Гаспаро, то несомненно, что красивые женщины целомудреннее безобразных.

– А что я сказал? – насторожился синьор Гаспаро.

– Если верно помню, вы сказали, что женщины, которых упрашивают, всегда отказывают тому, кто их просит; а те, кого не упрашивают, просят сами. Ясно же, что красивых больше упрашивают и склоняют к любви, чем безобразных; стало быть, прекрасные всегда отказывают и, следовательно, они чище, чем безобразные, которых не упрашивают, но они упрашивают сами.

Бембо усмехнулся, сказав:

– На это не знаешь что и ответить.

И он продолжал:

– Но часто бывает, что как другие наши чувства, так и зрение обманывается и принимает за прекрасное такое лицо, которое на самом деле не прекрасно. И поскольку в глазах и во всем облике некоторых женщин подчас различима некая похоть, выдаваемая в них бесчестными ужимками, многие, кому эта манера нравится, так как сулит им с легкостью получить желаемое, называют ее красотой. На деле же это – лишь приукрашенное бесстыдство, недостойное такого досточестного и священного имени.

Здесь мессер Пьетро Бембо умолк и некоторое время ничего не говорил, хотя собеседники упрашивали его продолжать рассказ о той же любви и о способах истинного наслаждения красотой. Наконец он сказал:

– Кажется, я уже ясно доказал свою мысль, что старики могут любить более счастливо, чем молодые, и мне незачем распространяться далее.

Граф Лудовико возразил:

– Вы лучше показали несчастье молодых, чем счастье старых, которым пока еще не объяснили, каким путем должны они следовать в этой их любви, сказав только, чтобы они вверили себя руководству разума. Но ведь многим кажется невозможным соединить любовь с разумом.

LXI

Бембо по-прежнему не хотел говорить дальше, но синьора герцогиня попросила его продолжать, и он повиновался:

– Слишком несчастна была бы человеческая природа, если бы наша душа, в которой легко может возникнуть такое пламенное желание, была вынуждена питать его только тем, что роднит ее с животными, и не могла бы обратить его к той другой, возвышенной стороне, которая свойственна именно ей. Поэтому, коль уж вам так угодно, я не стану уклоняться от рассуждения о столь возвышенном предмете. А поскольку я сознаю себя недостойным говорить о святейших таинствах Любви, молю ее двигать моей мыслью и моим языком так, чтобы я мог показать этому превосходному придворному, как любить иначе, чем любит непосвященная толпа. И раз уж я посвятил Любви всю мою жизнь с самого детства, пусть и теперь мои слова, сообразно с этим намерением, послужат ей в похвалу.

Итак, по причине того, что человеческая природа в юности сильно склоняется к чувствам, придворному, пока он молод, можно дозволить любить чувственно; но если затем, в более зрелые годы, случится ему возжечься любовным желанием, он должен быть осторожен и беречься от самообмана, не позволяя ввергнуть себя в те бедствия, в которых молодые заслуживают скорее сочувствия, чем порицания, а старые, напротив, скорее порицания, чем сочувствия.

LXII

Поэтому, когда предстает его взору какой-либо милый облик красивой женщины, соединенный с изящными повадками и учтивыми манерами, и такой, что он, как опытный в любви, чувствует в нем некое родство с собой, – лишь только он обнаружит, что очи его ловят этот образ и забирают в сердце, а душа начинает с удовольствием созерцать его и чувствовать в себе воздействие, волнующее и постепенно разогревающее ее, и что животные пневмы, блистающие вовне через очи, все подливают масла в огонь, – он должен тут же, в самом начале, принять срочные меры предосторожности, пробудить разум и вооружить им цитадель своего сердца и так перекрыть подходы для чувств и вожделений, чтобы они не могли проникнуть в нее ни силой, ни обманом. И таким образом, если пламя угаснет, то угаснет и опасность. Но если оно крепнет и растет, придворный, чувствуя себя плененным, пусть всей душой решится бежать от всякого безобразия вульгарной любви, но встать на божественный любовный путь под водительством разума, и прежде всего пусть примет во внимание, что тело, где сияет эта красота, не есть источник, откуда она рождается, но что красота, будучи вещью бестелесной и, как мы уже сказали, божественным лучом, много теряет от своего достоинства, будучи соединена с этим низким и тленным предметом, ибо она тем более совершенна, чем меньше причастна ему, а когда полностью от него отделена, тогда становится совершеннее всего; и что как нельзя слушать нёбом и обонять ушами, так отнюдь невозможно насладиться красотой и удовлетворить возбуждаемое ею в наших душах желание – осязанием, но это возможно сделать лишь тем чувством, истинным предметом которого и является красота, то есть способностью зрения.

Итак, да удалится он от слепого суждения чувств и да впивает лишь очами этот блеск, эту грацию, эти любовные искры, улыбки, повадки и все другие приятные проявления красоты; равным образом да впивает слухом сладость голоса, созвучие слов, гармонию музыки, если любимая женщина музицирует. Так душа вкусит сладостнейшую пищу посредством двух этих чувств, которые, имея в себе мало телесного, являются служителями разума, и не сведет желание, обращенное на тело, в некую бесчестную похоть.

Затем пусть он служит своей даме, творит ей угодное и оказывает всякую честь, дорожа ею больше, чем самим собой, и предпочитая все ее удобства и удовольствия собственным, и пусть любит в ней красоту души не меньше, чем красоту тела; а поэтому пусть заботится о том, чтобы она не впала в какую-либо ошибку, но предостережениями и добрыми напоминаниями старается всегда приводить ее к скромности, умеренности, истинному целомудрию, чтобы в ней обитали лишь мысли невинные и непричастные безобразию пороков.

Так, сея добродетель в саду этой прекрасной души, он и сам соберет плоды прекраснейших нравов и вкусит их с дивным наслаждением. И это будет истинным порождением и проявлением красоты в красоте, что некоторые и называют целью любви{500}. Таким путем наш придворный всегда будет желанен своей любимой, и она всегда будет выказывать себя почтительной, нежной и любезной к нему и не менее желающей угодить ему, чем быть им любимой; желание каждого из них будет согласно с честью и с желанием любимого, что сделает их обоих в высшей степени счастливыми.

LXIII

Тут уж синьор Морелло не смог утерпеть:

– Породить красоту в красоте на деле – это, как я понимаю, породить красивого мальчонку от красивой женщины. Если она вот так угодит любовнику, это я сочту куда более ясным знаком, что она его любит, чем всякими любезностями, о которых вы тут нам толкуете.

Бембо с улыбкой ответил ему:

– Не будем, синьор Морелло, выходить из границ. Немалые знаки любви подает женщина, когда дарит своему возлюбленному такую драгоценность, как красоту, и теми путями, которые ведут к душе, то есть через зрение и слух, посылает взгляды своих очей, образ лица, голос, слова, которые, проникая в самое сердце любящего, свидетельствуют о ее любви.