Чёрное и белое. Ослепительный контраст. Подписываясь на авантюру выступления в одежде, я не могла отказаться от эффектности, которая хоть как-то оправдает этот вызов.

Не выдержав всеобщего внимания, Джель опускает взор, и более тонкий слой пудры на щеках не может полностью скрыть её стыдливого румянца, лишь делает его умеренным, нежным.

А я держу голову гордо поднятой и степенно, уверенно шагаю вперёд, увлекая за собой мелко переступающую Джель.

Неожиданно нам помогают студентки. После того, как остальные девушки засветились перед их парнями в купальниках, они рады видеть нас одетыми и поддерживают аплодисментами, ничуть не менее громкими, чем те, которыми награждали остальных участниц.

Мы с Джель идём дальше в бриллиантово-радужном сиянии подиума.

– Кхм, а пятнадцатая невеста не может обойтись без эпатажа, – обретает дар речи Берронзий.

Он на высоком стуле сидит за столом жюри и смотрит на меня как-то странно. Оценивающе.

Но я не обращаю на него внимания, я мысленно повторяю подходящее объяснение своему поступку.

Котик, лже-Лео, Илантих смотрят на нас неотрывно, и только Баашар думает о чём-то своём. Наверное, об оставшейся дома Найтеллит.

Итак, мы доходим до стола с женихами. Берронзий выступает нам навстречу, у него очень странная улыбка:

– Как я понимаю, выйти в платьях – ваша идея, пятнадцатая невеста. Прямо по лицу вашей спутницы это вижу.

– Правильно, – соглашаюсь я, тоже улыбаясь. – Вы просили нас преобнажиться, чтобы женихи могли ещё лучше нас узнать. Но разве то, что спрятано под одеждой, несёт какую-то ценную информацию? Куда важнее характер. И мы только что преобнажили его перед нашими дорогими женихами.

– Я бы предпочёл другое преобнажение, – хмыкает Берронзий, окидывая меня многозначительным взглядом от макушки до пят.

– Не сомневаюсь, – шире улыбаюсь я. – Но вы не жених, вам только посмотреть, а женихам с кем-то из нас жить.

– Выкручиваете условия под себя, – не угомоняется Берронзий.

– И моё преобнажение прекрасно показывает эту мою сторону.

С вежливо-хищными улыбками мы могли бы бесконечно обмениваться подобными фразами, но нас спасает необходимость вставить в шоу рекламу, о которой отчаянно сигнализирует одна из помощниц, размахивая щитом «Рекламу пора».

Прямую трансляцию прерывают, и Берронзий подступает ко мне, опаляя пряным ароматом парфюма:

– Ты что о себе возомнила?

Приподнимаю бровь.

– Мы баллы сейчас будем ставить? – бас Баашара останавливает собравшегося ругаться Берронзия. – Потому что если нет, я пойду, дела у меня.

У Берронзия гневно трепещут ноздри, он испепеляюще смотрит на меня, но… выдыхает:

– Ты снимешь платье?

– Нет.

– Ладно. Но ты… – Он судорожно выдыхает и отворачивается. – Так, готовимся к оценке и поздравлению победительниц. Кофе мне! Живо!

Выдохнув, поворачиваюсь к Джель. У неё такой вид, словно она сейчас грохнется в обморок.

– Мы победили, – приободряю её. – Эти баллы ничего не значат, ты останешься на шоу.

Надо только пережить фуршет после выступления так, чтобы не столкнуться нос к носу с Берронзием. Не нравятся мне его взгляды.

***

На столе разложены сладости всех мастей: и пирожные, и конфеты, и сухофрукты с орехами, халва, пахлава, варенья, мармелад. Но эти соблазнительные радости не в силах унять тоску и тревогу собравшихся в гостиной женщин.

Некоторые не могут сдержать слёз.

– Это похоже на поминки… – всхлипывает одна.

– Не надо похоронных настроений, – голос другой бывшей жены отца Шаакарана дрожит.

– Может, вообще обойдёмся без упоминания смертей, похорон, поминок? – предлагает третья. – Кто «за»?

Она поднимает руку, и за ней повторяют почти все, даже те, с кем она в напряжённых отношениях. Шаакаран традиционно объединяет всех.

– Итак, кажется, ситуация вышла из-под контроля.

– Шаакаран не пользовался деньгами, услугами салонов. Нет никаких цифровых следов его присутствия в Нараке.

– Да, камеры тоже нигде его не зафиксировали.

– Выкуп никто не попросил. И сам Шаакаран не явился прогнать занявшего его место самозванца.

– Нет свидетелей, видевших его в других местах. Видели только изображающего его инкуба.

– Кстати, по поводу инкуба: он плохо изображает, даже в соцсетях заметили изменения в поведении. Пока списывают это на влюблённость в какую-нибудь из невест, но, сами понимаете, долго это не продлится.

– Мне кажется, пора заканчивать этот маскарад и объявлять Шаакарана в розыск. И повиниться в использовании инкуба, чтобы полиция могла провести нормальное расследование.

– Но что, если Шаакаран сбежал в другой мир поразвлечься? Его же тогда накажут за нарушение межмировой границы!

– Тогда посидит с комфортом, подумает о своём поведении.

– Но его же могут надолго посадить!

– А вдруг его похитили какие-нибудь нехорошие демоны? Или он попал в другой мир и потерялся? Может, он страдает! Ранен! Умирает! Нуждается в помощи! А мы сидим ждём, когда всё само разрешится.

Это пылкое воззвание заставляет всех задуматься. Представить. Содрогнуться.

И после непродолжительных споров собрание бывших и нынешней жён решает во всём признаться и объявить Шаакарана в розыск. Ведь вдруг он страдает, ранен, умирает и нуждается в срочной помощи!

***

– А-а! – стонет Шаакаран, лежащий под ярким лучом светильника. – Я умираю!

Манакриза, пинцетом выдёргивающая из ран на его лице каменную крошку, закатывает глаза и тяжко вздыхает:

– Не умираешь.

Сквозь узкое окно в её комнату пробиваются отголоски пения. Манакриза сбрасывает кровавый осколочек камня в чашку к другим таким же.

– Моё лицо! – стонет Шаакаран и трясёт прижатыми к груди руками. – Моё прекрасное лицо… я теперь урод, да? Всё плохо? Совсем плохо?

Снова Манакриза вздыхает, прекрасно понимая, почему их лекарь переложил на неё заботу о «страшно раненом».

– У тебя раны заживают очень быстро, – терпеливо поясняет она. – Надо выдернуть кусочки камня прежде, чем всё срастётся, иначе придётся заново вскрывать рану, так что, пожалуйста, не дёргайся и не жалуйся. Представь, что я… делаю тебе эпиляцию. Интимной зоны.

– О-о, – Шаакаран ёрзает на тонком матраце Манакризы. – Да, эпиляцию бы неплохо сделать, а то там немного жарко из-за поросли. Непривычно.

Вновь тяжко вздохнув, Манакриза возвращается к выдёргиванию грязи из ран на его посечённом стрелами и осколками лице. Шаакаран шипит и охает от каждого её движения.