Кто-то желает ему удачи, другие смотрят с завистью, третьи посмеиваются – через девять месяцев после клановых посиделок обычно рождаются дети.

В общем и целом, поступок Шаакарана находят очень даже мужественным – учитывая характер Манакризы и крепость её кулаков. Но это мнение, вероятно, смягчилось бы, услышь кто-нибудь из людей клана, что именно бормочет утаскивающий Манакризу Шаакаран:

– Только причёску не испорти! Ой, щёку не царапай, это же некрасиво будет! И ухо не отрывай… Ой, не надо мне ничего откручивать, я их только эпилировал, они красивые, сейчас покажу.

К пещере любви Шаакаран бежит целенаправленно, самым коротким путём, даже если для этого приходится перепрыгивать через круги сидящих на полу людей.

– Отпусти! – Манакриза и не думает сдаваться, колотит его изо всех сил, дёргает за волосы и рога, брыкается. Извернувшись, даже за ухо кусает.

От неожиданности Шаакаран едва не врезается в стену.

– Нечестно! – извивается на его плече Манакриза. – Ты со мной даже не подрался, просто схватил и всё! Где драка? Драка где? Я тебя победить должна!

Но как она ни дёргается, а Шаакаран удерживает его усиленными магией мышцами. У Манакризы на миг возникает жуткое ощущение, что она пытается сражаться с каменным истуканом.

Только этот истукан бежит и прыгает.

В пещере любви не только дома, но и выдолбленные в стенах маленькие пещерки для уединения всех желающих (а не только притащенных). На крики Манакризы выглядывает не так уж мало представителей Эл-Имани.

– Не позорь меня, сразись! – рычит Манакриза.

Шаакаран не слишком понимает, зачем это всё, но её рык… Он всё же ставит Манакризу практически перед крыльцом каменного домишки.

– Ну сразись, – предлагает миролюбиво.

– Ты в броне, это не честно! – растрёпанная Манакриза отступает на шаг.

Вздохнув, Шаакаран стягивает с себя броню, бросает эластичные после деактивации пластины к её ногам. Он хоть и не архидемон, но вот так свободно, без оглядки на наличие или отсутствие антимагической защиты на комнате или накопители магии, раздеваться для него непривычно и интимно даже после опыта проживания в мире Онриз.

Из пещерок и домиков выглядывает ещё больше народа. Когда Шаакаран остаётся в одних эластичных трусах, мужчины, оценившие его высокую статную фигуру, быстренько заталкивают женщин обратно, но не все женщины дают это сделать.

Хвост Шаакарана задран и нервно дёргается из стороны в сторону.

Манакриза стоит напротив и смотрит на него снизу вверх.

– Ты, кажется, хотела сразиться, – напоминает Шаакаран, отступая от разделявшей их кучки его доспехов.

Подскочив к нему, Манакриза ударяет под дых. Хоть и готовый к этому, усилившийся магией, Шаакаран хрипло выдыхает и склоняется, но вместо того, чтобы просто согнуться пополам, обхватывает Манакризу за талию и прижимает к себе. Усиленные магией руки стальным кольцом держат её так близко, что ей не провести ни одного нормального приёма.

Но Манакриза не сдаётся. Она снова извивается, колотит Шаакарана по плечам, кусает его грудь, пинает по коленям и почти дотягивается до паха.

Это не грандиозное сражение, какое она ожидала в случае, если великий воин решит её взять, это не состязание в ловкости и мастерстве, которое она готова была принять, если равный ей по силе воин решит её взять.

Происходящее с ней сейчас – это какое-то нелепое недоразумение, а не сражение.

Её соперник даже не пытается драться и защищаться.

Ему это просто не нужно.

Он слишком сильный.

Несоизмеримо сильнее её.

И всё же Манакриза продолжает извиваться и вырываться, судорожно искать выход.

Бьётся на пределе своих возможностей почти час, пока окончательно не выдыхается.

Наконец она повисает в каменных объятиях, и из рук Шаакарана уходит неживая твёрдость, объятия становятся мягкими и нежными.

Свидетелей этого нет: занявшие пещерки и домики люди давно заняты своими делами, а рокот барабанов заглушает томные звуки.

Шаакаран подхватывает Манакризу на руки и вносит в довольно тесный домик. Убранство здесь скромное: циновка, накрытая простынёй, которую при уходе принято за собой менять, тумба со свежими простынями, чан с водой и два ковша.

Слишком уставшая, Манакриза безропотно позволяет уложить себя на циновку. Шаакаран наклоняется, прижимается носом к её шее и вдыхает пьянящий аромат грейпфрута и острого перца. Улыбается. Его переполняет такой трепет, что даже щекотно, и хвост дрожит, пушится.

Дрожащими руками он стаскивает с лежащей Манакризы бриджи, скользит когтистыми пальцами по коже, задирает свободную рубашку и стягивает ей через голову, полностью обнажая Манакризу. И всё это под прицелом её взгляда, который сейчас не пугает, как обычно, а будоражит так, что Шаакарана трясёт от нетерпения.

– Предупреждаю: я буду царапаться и кусаться, – Манакриза прищуривается. – А теперь давай показывай свою эпиляцию, а то столько разговоров…

В этом танце Берронзий ведёт, и ведёт меня ближе к выходу из зала. Теперь он не зол, он предвкушает, и глаза масляно поблескивают, то и дело шаркая взглядом по моему декольте.

У меня колено чешется вскинуться вверх и припечатать одно место. Но нельзя. И я судорожно думаю, как отвадить этого самовлюблённого хама.

Мысли лезут исключительно членовредительские.

Задумки такие… убедить его, что он импотент. А может даже физически это организовать.

Не нравится мне, как его рука скользит к моей филейной части.

И взгляд не нравится.

Он весь не нравится от мелких рожек до пят.

Но приходится с ним танцевать и даже изображать улыбку.

Мысленно искать выход.

Думать о последствиях.

Импотенция, конечно, неплохо, но надо же и о других думать. О его поклонницах, например. Возможно, они видят Берронзия во влажных фантазиях и очень огорчатся, если он лишится возможности их осуществить.

Жаль воздействие моей магии, даже в режиме убеждения, не может сделать такую штуку, чтобы он поверил, будто между нами всё было.

И чем ближе выход из зала, к которому мы постепенно пританцовываем, тем больше я склоняюсь к членовредительству… Только как убедить Берронзия в его несостоятельности так, чтобы он не догадался о воздействии? Или внушить ему физическое отвращение к моему образу? Но тогда он может попросить суккуба превратиться в себя, а я это сделать не смогу.

Но и уступать ему, разумеется, не вариант.

Плавно сходящая на нет мелодия намекает, что времени на раздумья у меня всего ничего.