«хранителем» текста, вышел соответствющий указ. К сожалению, в Большом театре традиции бережного отношения к первоисточнику не существует, моими знаниями никто так никогда и не воспользовался.33

Приближались большие гастроли по Америке, везли всего два спектакля: «Ромео и Джульетта» Л. М. Лавровского и «Дон Кихот». Так как в «Джигу», с момента ухода из театра В. М. Гордеева, меня больше не ставили, я не был занят в «Дон Кихоте». Руководство решило Цискаридзе в поездку не брать. Но импресарио Дэвид Иден, заявил: «„Ромео и Джульетту“ без Цискаридзе не возьму!» В театре ему тут же напомнили, что у него квота по контракту, типа на 150 человек. На что Дэвид мгновенно отреагировал: «Пожалуйста, как хотите. Цискаридзе будет 151-й за мой счет, но он должен быть на гастролях!» Ему сказали – о’кей, но за ваш счет!

В той поездке было много переездов и перелетов. Приезжаем. Как обычно, для кого-то из солистов в отеле не хватает «люкса». А меня нельзя «люкса» лишить, потому что я вне «группы товарищей», а сам по себе! У меня отдельно оплаченный номер. То же самое происходило с рассадкой в самолетах, когда не хватало мест в бизнес-классе. Переселить меня в «эконом» нереально – у меня именной, отдельно оплаченный билет.

Гастроли проходили в Вашингтоне, Чикаго, Сиэтле, потом в городах Калифорнии. Иден поставил еще одно условие нашему руководству: в балете Л. М. Лавровского только я танцую Меркуцио. Менялись все: Ромео, Джульетты, трубадуры, Тибальты – Меркуцио, то есть я был один.

На первом же спектакле, когда Тибальт, я и служанки вышли после II акта кланяться, в зрительном зале разразилась буря аплодисментов. После III акта, когда на сцену вышли главные герои, им такого приема публика не оказала. Потому уже на втором спектакле наши поклоны после II акта вовсе отменили, велели кланяться в конце, со всеми. Поняв, что и в такой комбинации после выхода Тибальта, Меркуцио и служанок зрители на Ромео и Джульетту слабо реагируют, на следующем, третьем спектакле нам вообще запретили выходить на поклоны.

Но решение оказалось неверным! В Чикаго, куда мы приехали, проживает гигантская армянская диаспора. А одну из служанок танцевала Юля Малхасянц. Ее соотечественники купили большое количество билетов. Но на первом же «Ромео» нам объявили, что наши поклоны опять сокращены. Не обнаружив «Малхасянц и компанию» перед занавесом, публика возмутилась, стала жаловаться. И на второй спектакль нас выпустили кланяться, как полагалось, после II акта.

Пресса меня принимала очень хорошо. Помню одну из статей в какой-то влиятельной газете, там прилично написали обо всех, но написали, что исключительно в моем исполнении звучат строки Шекспира. В англоязычных странах – это наивысшая похвала.

Благодаря своему особому положению, не вступая ни в какие выяснения бытового характера, я честно отрабатывал свой гонорар. В это время в моей московской новой – старой коммунальной квартире шел капитальный ремонт. У меня внутри работал счетчик, допустим, за Меркуцио я получал гонорар около $700. У меня весь спектакль был распределен, я себя просто веселил: эта сцена стоит $150, эта сцена $300, эта сцена $20… Забегая за кулисы, я понимал: «раковина в кухню куплена!» или «кран оплачен!».

Приехали мы в Сиэтл. В афише только «Ромео и Джульетта». Шесть спектаклей. Каждый день, а в какой-то и дважды в день. Объявленной звездой тех гастролей была Н. Ананиашвили, которая выбрала себе в партнеры А. Уварова, на его фоне она смотрелась изящной и легкой. Филин из-за своей отставки, понятное дело, убивался. И вот в Сиэтле он выбил себе первый спектакль, на который обычно приходит пресса. Станцевал. На следующий день, как и полагается, вышла рецензия. Захожу в гримерную, сидит Сергей, чуть не плачет, на столе валяется газета. А там написано, что «божественно танцевала Нина Ананиашвили и ее постоянный партнер – белокурый красавец Андрей Уваров»!

Сиэтл мне запомнился и другой историей. Дирижер там был наш, театральный, а оркестр – сборный, американский, но в нем много русскоговорящих музыкантов было, из эмигрантов. Меня Уланова приучила: «Колечка, выхо́дите на сцену и всегда – поклон зрителю, поклон оркестру и поклон труппе. Три поклона в такой последовательности. Обязательно надо сказать спасибо оркестру и дирижеру…» Я ее завет, как «Отче наш», всю жизнь неизменно исполнял, к тому же каждый раз наклонялся к оркестру и говорил: «Спасибо!»

В Сиэтле 18 июня у меня был последний спектакль. И вот поклоны после II акта «Ромео». Вышли служанки, Тибальт, наконец я. Тут весь оркестр поднялся, и из оркестровой ямы к моим ногам полетели тюльпаны и розы, по цветку от каждого музыканта! Зал всколыхнулся, буря аплодисментов, у других исполнителей ни цветочка… Когда мы зашли за кулисы, я увидел багровое лицо нашего руководителя А. Фадеечева: «Вот иди сам и убирай теперь все!» – «Лёш, ну я же не виноват». – «Ну почему с тобой все время это происходит?» – раздраженно бросил он. Ставка-то не на меня делалась!

На следующий день мы уезжали. Все с «Дон Кихотом» улетали дальше, в Калифорнию, а я в Москву. Из соображений экономии труппу выселили из отеля до спектакля, а меня – нет, я же «151-й», с отдельно оплаченными билетами и номерами. Все в холле цыганским табором злые сидят, а я иду спокойно в свой номер. Вся труппа: «А ты куда?» Я говорю: «В номер». – «А тебя почему не выселили?» – «Не знаю», – соврал я. Хотя я знал прекрасно, почему. Дэвид Иден прислал мне в номер красиво упакованный подарок с цветами. На глазах у всей труппы я пересек холл, сел в персональный лимузин и отбыл в аэропорт.

34

Через две недели я снова был в самолете. В Барселоне, в театре Liceu – Большой театр представлял «Спящую красавицу». Это были последние гастроли, на которые ездила М. Т. Семёнова. Ей исполнилось 92 года.

К этому времени у меня созрело важное решение по поводу службы в Большом театре. Художественный руководитель Мариинского театра В. А. Гергиев давно предлагал мне контракт. Я понимал, что время мое уходит, пришла пора на что-то решаться.

И я решился. Во время генеральной репетиции подошел к В. В. Васильеву, который руководил действиями артистов на сцене, стоя на одном из кресел зрительного зала. Сел рядом с ним: «Владимир Викторович, я хотел бы перейти на контракт. Не хочу больше страховать других премьеров и получать спектакли только по замене, вы меня никуда не отпускаете. Я никому ничего не должен и хочу лишь одного – танцевать!» Как человек очень эмоциональный, Васильев взорвался, назвал меня предателем. В общем, консенсуса мы и на этот раз с ним не достигли, разошлись в разные стороны, каждый при своем мнении.

Расстроенный безрезультатным разговором с Васильевым, минуя банкет для всей