там стоял другой жертвенник, хлебный. Там приносились бескровные жертвы в виде хлеба и вина. Считалось, что это жертвы другого уровня святости, они не были распространены среди простого народа. Там же был кадильный жертвенник, где горел фимиам. Святилище символизирует уже более высокий уровень осознания и непрозрачно намекает на современную христианскую парадигму с хлебом и вином как с особыми священными артефактами.

Следующим священным пространством было Святая Святых, где находился только Ковчег и больше ничего. Туда единожды в году мог заходить первосвященник со словами молитвы, которая содержала имя Бога, дословный перевод которого – «я есть такой, какой я есть». То есть первосвященник, входя туда раз в год, провозглашал буквально следующее: «я есть такой, какой я есть», обращаясь с этими словами к Богу.

Таким образом, строение храма подразумевало постепенное усиление сакральности. Завеса отделяла самое сакральное место от всего остального мира. На самом деле и скиния, и последующий храм насчитывали более, чем одну завесу. Но самой сакральной считалась та, которая отделяла Святилище от Святая Святых – самого главного священного пространства. Вот описание Святая Святых из Второй книги Паралипоменон (2Пар. 3:10–14): «И сделал он во Святом Святых двух херувимов резной работы и покрыл их золотом. Крылья херувимов длиною были в двадцать локтей. Одно крыло в пять локтей касалось стены дома, а другое крыло в пять же локтей сходилось с крылом другого херувима; равно и крыло другого херувима в пять локтей касалось стены дома, а другое крыло в пять локтей сходилось с крылом другого херувима. Крылья сих херувимов были распростерты на двадцать локтей; и они стояли на ногах своих, лицами своими к храму. И сделал завесу из яхонтовой, пурпуровой и багряной ткани и из виссона и изобразил на ней херувимов». Здесь описана та самая завеса, которая в момент смерти Иисуса разрывается надвое, сверху донизу. Это очевидный символ устранения преграды между сакральным и несакральным. С этого момента уже нет границы между Святилищем и Святая Святых, где провозглашается имя Бога, которое фактически означает, что он может быть любым, но только не таким, каким мы его хотим видеть. Формула «я есть такой, какой я есть» максимально апофатична. Она предполагает, что мы не можем поймать Бога в ловушку своих представлений. Как только мы пытаемся его хоть как-то представить, изобразить, определить, мы упираемся в изначальное определение «я есть такой, какой я есть» – не такой, каким вы себе меня представляете в любом случае. В этой формулировке можно и другое услышать, но пусть это каждый додумает сам для себя. Итак, преграда устраняется, а значит, истина, которая заключается в Святая Святых, вырывается наружу. То, что было заключено в этом закрытом священном пространстве, вдруг становится достоянием всего мира, потому что завеса разодрана надвое в результате смерти Иисуса. Символически это интеграция архетипа изначальной Самости в психику человека.

Вместе с объединением Святая Святых с остальным миром устраняется сама идея храма как сакрального пространства. И надо заметить, что первые христиане (в течение примерно 400 лет) жили без храмов. Храмостроительство начинается в IV веке. То есть от смерти Иисуса до первых храмов прошло 300–400 лет. Все это время христианам храмы были не нужны. Они собирались там, где могли собраться: в катакомбах, в домах, любых помещениях – там, где получалось. Богослужебного ритуала у них тоже не было. Начиная с IV века, когда христианство становится государственной религией Римской и Византийской империй (при императоре Диоклетиане, который делит империю на западную и восточную, и именно поэтому делает ее символом двуглавого орла), начинается эпоха активного храмостроительства. Появляются всевозможные толкования, которые пытаются привязать христианскую архитектуру к ветхозаветному храму. В любом учебнике по Закону Божию или катехизисе написано, что современный храм устроен по образу и подобию ветхозаветного: у него есть притвор, соответствующий внешнему двору, – то место, куда могут заходить некрещеные и кающиеся грешники (в остальное пространство храма некрещеные, по идее, заходить не могут). Следующее пространство – трапезная часть, как Святилище в Иерусалимском храме, и самая священная часть – алтарь, который связывается со Святая Святых. Алтарь сегодня отделен иконостасом и укрыт завесой. Ее периодически открывают и закрывают, но никто толком не может объяснить, в чем смысл этих действий. Есть вариант, что при закрытой завесе происходят особо священные события, а при открытой – менее священные. Но это объяснение очень сомнительно, потому что, например, чтение евхаристического канона и преложение Даров [116] происходят с открытой завесой, а вот причащение священнослужителей – с закрытой. Кроме того, все это вообще не имеет никакого значения, потому что завеса давно ничего ни от кого не скрывает: все это делает иконостас, за которым и так ничего не видно. Если иконостас появлялся как техническая преграда, которая должна была предотвратить давление людей и проникновение их в алтарную часть без необходимости, то завеса – это исключительно клерикальная история. Завеса просто призвана отделить мир сакрального, который где-то там, от мира профанного, который здесь и в котором стоим мы все – обычные люди. Иными словами, мы снова ее повесили, ту самую завесу. Мы уже встречались с примерами, как можно полностью изменить парадигму и сам дискурс Священного Писания строго до наоборот («никого не называйте отцами, не умножайте молитв ваших» и т.  д.). Увы, никого эта красная завеса сегодня в храме не смущает, более того, к ней относятся как к чему-то крайне важному. На языке церковного дискурса она называется катапетасма. Некоторые священники считают, что касаться ее могут только имеющие священный сан – алтарникам делать этого нельзя.

Момент раздирания завесы – очень важный символ. Он означает конец эпохи Ветхого Завета и наступление новой, которая ждет нас с воскресением Иисуса, – эпохи Нового Завета.

«Сотник, стоявший напротив Его, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: истинно Человек Сей был Сын Божий». Не нужно питать иллюзий, что этот сотник открыл для себя что-то серьезное. Сотники – это римские воины, язычники. Он не может смотреть на Иисуса как на сына Бога, потому что он вообще в еврейской культуре ничего не понимает. Единственное, что он может, – это посмотреть на происходящее, исходя из собственной культуры. В греко-римской традиции наименование «сын бога» тоже было. Так называли героев мифов и легенд, которые, по преданию, были сыновьями какого-либо божества. Самым плодовитым в этом смысле был Зевс. У него было много сыновей в пределах греко-римского мира. Эти сыновья считались полубогами или героями. То есть сотник хотел сказать, что этот человек – герой. Не нужно стараться нагружать его