Кузьминична в ужасе замахала на него руками, Анна заплакала и выскочила из комнаты. Все потянулись за ней.

— Ну и скотина! — угрожающе сказал Жохов, проходя мимо Пепелкова и сунув к его носу свой огромный кулак.

— Оскорбляй, оскорбляй! — понеслись вслед всей расстроенной кавалькаде злые, негодующие слова Пепелкова. — Умники!.. Разговоры они тут разговаривают!.. О боге они беседы, видите ли, ведут!.. Зар-разы!.. А мы тоже не лыком шиты!.. Богато, он что говорил, а?.. А он говорил: «Не пожелай жены ближнего своего», а? Или не так?.. — И он двинулся вслед за всеми на кухню.

Конец вечера был стремителен и печален. Анна стояла на кухне и вытирала глаза полотенцем, второй край которого придерживал Жохов. Пепелков качнулся, схватил со стола бутылку с подсолнечным маслом и, как в виденном им когда-то американском фильме, ударил ее о край раковины. Острым осколком он ткнул в живот Жохова, который едва успел заслониться рукой.

Анна завизжала и повисла на руке мужа. Андрей Ильич обхватил Пепелкова сзади, поперек живота, и потащил к выходу. Всюду разбрызгалось масло, из руки Жохова капала кровь.

— А-а! Приемчики изучили! — кричал Пепелков, стараясь достать Андрея Ильича по коленке ногой. — Тапочки понадели!.. А я вас всех — на чистую воду!.. Так и знайте: нет бога!.. По крайней мере, для вас!

Наконец, его выкинули на лестницу. Следом были выброшены пальто и ботинки. Пепелков долго еще кричал, обуваясь. Захлопали двери соседних квартир.

Анну уговаривали остаться, бросить этого пьяницу, но она тоже лихорадочно одевалась, не попадая в рукава.

— Я пойду, — говорила она сквозь слезы. — Он ведь дома детей изуродует… Или до смерти напугает…

Жохову уже перевязали руку, и он вызвался проводить Анну до дому.

— Спасибо, — сказала Анна. — Управлюсь… Мне не впервой…

В общем, все чувствовали себя сконфуженно, избегали смотреть друг другу в глаза. Вечер пошел насмарку.

«Черт меня дернул их пригласить, — думал Андрей Ильич, глядя, как Марья Кузьминична пытается вытереть пол. — Горбатого могила исправит… Что у меня тут — клиника на дому, алкоголиков привечать?.. Болен — пусть лечится! Завтра же позвоню кому следует…»

Так над Пепелковым впервые повисло простое и справедливое в своей конкретности слово: болезнь…

Анна в это время бежала по улице — в распахнутом пальто, в сбившемся на затылок платке, приподнимая руками подол длинного платья. Она бежала по пустынному городу и плакала в голос, не в силах пережить этот молниеносный и даже грязный в своей закономерной неизбежности переход от рассказов о прекрасном портрете захаровского юного гения до пронзительной бессмысленности бутылочного осколка, зажатого в безумной руке… «Хватит, — подстегивала себя Анна. — Все, конец».

С этой фразой она и прибежала домой. Пепелкова нигде не было видно, дети спали. Не раздеваясь, она рухнула на кровать и тихонько завыла, словно волчица.

13

Пока Пепелков сам говорил себе: «Хватит!» — это было одно. Но когда то же самое слово произнесла Анна, Веня сразу почувствовал, что в его судьбе надвигаются скорые и весьма ощутимые перемены. Анна в два дня оформила исполнительный лист на детей, по которому должна была получать треть зарплаты Пепелкова, и отнесла его в бухгалтерию типографии. Была куплена раскладушка за тринадцать рублей, на которой предстояло теперь коротать бездонные ночи несостоявшемуся социологу, отвергнутому с позором специалисту по межличностным связям. Анна кинула ему одеяло, выделила кастрюльку и сказала, что и питаться он теперь тоже будет отдельно. Круг, одним словом, смыкался. Как назло, и на работе все опять пошло вкривь и вкось. Методику исследования по проблемам текучести кадров, заказанную Коркиным, Пепелков писал два месяца, но так и не написал. Металлические листы, которые Веня старательно собирал по всей типографии, чтобы застелить центральный проход бумажного цеха, техника безопасности распорядилась сварить по стыкам. Пришел сварщик, целый день провозился, но от нагрева листы «повело», и вся эта импровизированная дорога загнулась по боковинкам, так что теперь нельзя было выкатить на нее телегу из бокового прохода без опасения развалить высокие нагруженные столы. «Дорогу» разрезали и сдали на склад. Пепелков предложил возить бумагу в другие корпуса через двор — на то время, пока в цехе будут настилать на цементную основу металлический пол из квадратных плиток. Начальство идею одобрило, но для ее осуществления необходимо было дождаться, когда на дворе стает снег. Правда, Пепелков добился, чтобы у входной двери цеха сделали пандус из бетона, и теперь ящик с обрезками от гильотины перелетал через порожек с легкостью лани. Пандус заменил вечные Венины дощечки, которые то и дело ломались.

В основном же все здесь осталось по-старому.

С некоторых пор в типографию зачастил участковый. Дважды он уже разговаривал с Розой, с явным неодобрением поглядывал в сторону Пепелкова.

Веня ходил мрачный, злой, молчаливый. Вот уж тут действительно было все: точка, западня, волчья яма, ловушка. Участковый, кстати, очень быстро нашел дорогу в крышечный цех, к Вячеславу Николаевичу Стекольникову, который когда-то, еще во время заседания антиалкогольной комиссии, обещал при всем народе зажать Веню в дубовом своем кулаке. Кончилось тем, что Пепелков был под белы руки отведен Стекольниковым в какой-то из особенно тяжелых своих понедельников на Валовую улицу, дом 6, в районный наркологический диспансер.

Сам Пепелков еще после памятной встречи Нового года понял, что от обычной своей бытовой распущенности он давно уже сделал шаг в сторону болезненной постоянной зависимости организма от алкоголя. Он еще до конца не признавался себе, что болен, но тем не менее как-то постепенно начал привыкать к мысли, что на собственной своей силе воли ему не выкарабкаться. Поэтому к наставлениям врача-нарколога Игоря Павловича Пеликанова он с первой же встречи отнесся с обостренным вниманием.

Само заведение было довольно неказисто на вид: обшарпанный двухэтажный домик неопределенного цвета, утопающий в зимнем садике, крылечко с тремя ступеньками и обычная дверь на поющей пружине, обитая зеленой клеенкой. Многие, однако, открывали эту дверь с несмелой надеждой.

С таким же примерно чувством стал приходить сюда и Пепелков, причем на работе, как только узнали, что он ходит в лечебницу, с облегченным вздохом простили ему сразу же многие прежние прегрешения, в том числе и посленовогодний загул.

— Посмотрим, — сказала Роза Петровна Стекольникову, который регулярно справлялся о результатах. — Вылечится или нет, не знаю, но, хоть пока ходит туда, работать будет нормально.

Видимо, ей опять нужен был возчик. Студент, готовый работать, как она выразилась, «за тарелку супа», уволился.

Главным человеком в лечебнице был, конечно, сам доктор. Игорь Павлович Пеликанов сидел в своем узеньком кабинетике, имея за спиною незанавешенное окно, чтобы лучше различать выражение лиц