день! Расплата тоже свершит свой путь, как свершала свой путь несправедливость со дня прибытия Курта и дальше, вплоть до нынешнего дня, когда Мария с ребенком лежала перед паровозом.

Ее победа над собой тотчас дала результат. Викки предложила:

— Так приезжай с ребенком в Берлин!

Мария хотела это услышать, но теперь она испугалась и умолкла. Что ее ждет? Крестьянин, может быть, и так никогда бы на ней не женился, а если Викки ее предаст, тогда и подавно не женится. К тому же хутор заложен и перезаложен; горемычно биться за него — вот и все, на что она может надеяться. Но все равно, со своим ребенком под собственной крышей — или пусть даже на большой дороге и на службе у чужих, но вместе со своим ребенком, — все милее, чем идти с этой женщиной! Мария не разбиралась, перед чем ощущала ужас, — перед Викки, перед неизвестностью или перед самой собою? Но она сознавала в это мгновение яснее, чем когда-либо впоследствии, что идет навстречу судьбе.

— В Берлин с ребенком — это еще куда ни шло! — Голос ее вопреки всему был не слабее, чем это естественно для больной, и не срывался.

Викки внимательно посмотрела на Марию и ответила не сразу.

— Ты как будто хочешь ставить условия, — сказала она. — Но, конечно, ты сама должна будешь добывать на жизнь себе и ему. Я не так богата, чтобы попросту взять вас обоих к себе — тебя и твоего ребенка.

— И мою мать и троих ребят — моих братьев и сестру.

— Их ты должна передать общественному призрению, на то мы и платим налоги. Хочешь ты составить свое счастье или нет? Ты высокая, статная, белокурая — я так и вижу тебя на Курфюрстендамме. Послушай моего совета! Есть у меня дальний родственник, немножко дегенерат, у его родителей магазин готового платья, — для тебя это прямо находка! Наследство его не ждет, но ему помогут перебиться через кризис. Автомобиля пока нет, прошу запомнить. Тебя устраивает?

— Скажи лучше, не можешь ли ты устроить меня куда-нибудь домашней портнихой?

— Ты деловита. Из деревни — в этом твое преимущество. Если мы с тобой когда-нибудь… из-за мужчины… Точка. Домашней портнихой ты можешь для начала поработать у меня, а потом, при твоей внешности, найдется много разных мест. Но это еще не все. Я тоже кое-чего потребую, а именно, чтобы моего Игнаца ничто не коснулось. О том, что мы делали…

— Мы! — повторила Мария.

— …он не должен узнать ни полслова. Почему ты подчеркиваешь, что я тоже что-то делала? И того, что за тобой на счету, было бы для него вполне достаточно, чтобы указать тебе на дверь, как только он услышал бы.

— А что мог бы он услышать о тебе? Видишь, Викки, этого одного ты боишься все время. Поэтому ты и сидишь здесь. Поэтому я и должна ехать в Берлин, так как, живя в деревне у хозяина, я все-таки держала бы тебя в руках. Ты можешь сказать ему, что я сидела в тюрьме. Но тогда я напишу твоему мужу, что ты спала с Минго.

— У тебя ложное представление о моем Игнаце, — сказала просто Викки. — Кроме того, ты забываешь, на что способен Минго, когда надо защитить женщину. Хотя у меня с ним была только мимолетная связь, я все же уверена, что он рыцарь и на моем бракоразводном процессе он принес бы ложную присягу. Вот и все, чего бы ты добилась. Мне же ничего не сделается — при любых обстоятельствах никогда и ничего. Итак, мы договорились, — заключила Викки. — Я велю принести тебе ребенка.

Ей ничего не сделается! Мария чувствовала гнетущую уверенность, что это правда, хоть она и не могла бы сказать почему.

Викки взяла для Марии адвоката из самой хорошей семьи. Он добился того, что отчаянный порыв несчастной матери и ее увечье суд признал достаточной карой за неудачную попытку кражи. Мария была свободна. Викки самолично прибыла опять из Берлина, чтоб ее увезти.

— У меня в Силезии есть тетка, — сообщила она, — которая время от времени призывает меня к смертному одру. Я еду прямо от нее. В ближайший понедельник я найму тебя домашней портнихой, но до той поры ты меня никогда не видела. Угодно тебе это запомнить? — Так как они были одни в купе, Викки добавила: — Курт под наблюдением, тебе известно почему. Комиссара Кирша ты тоже знаешь. Кстати, откуда у него такая фамилия? «Кирш» — это самая дешевая водка. Он тебя видел. Если он тебя узнает, это дурно отразится на Курте. Позаботься о том, чтобы выглядеть не деревенской девушкой, а тем, что ты есть, — плохой портнихой. Но главное, ни Кирш и никто другой из друзей дома не должны знать, что у тебя ребенок. Вышла бы крупнейшая неприятность. Я открываю тебе хорошие возможности. Отплати Курту тем же!

Когда подсели новые пассажиры, Викки отступилась от своей попутчицы. По прибытии она села одна в свой автомобиль — Мария это видела издали. У нее самой было достаточно денег, чтобы взять такси, но она предпочла пойти пешком, расспрашивая дорогу. С ребенком на руках она добралась, наконец, до дома, где для нее снята была комната и было уже уплачено за месяц вперед.

Ее приняли как нельзя лучше, и вскоре стало ясно, что на госпожу Цан, хозяйку пансиона, Викки произвела неизгладимое впечатление. Образ «госпожи директорши», как она называла Викки, полностью воплотил для нее все то, что она разумела под успехом и чего никогда не имела сама. И Викки достигла всего одним своим появлением: ведь она не предъявила никаких доказательств ни того, что богата и что муж ее — директор, ни хотя бы того, что Мария ей молочная сестра, как она утверждала. Госпожа Цан не сомневалась, в том, отсюда ее повышенное внимание. У нее было удрученное горем лицо, которого редко касался свежий воздух.

— Я должна все-таки оставить щелку, — сказала она, потянула на себя дверь и стала подсматривать, как жилица пеленает ребенка. — Удачный у вас мальчонка. Вы только что из деревни, да?

— Из северной Германии, — ответила Мария. Потому что для нее Берлин лежал на юге.

— И долго здесь пробудете?

— Не знаю.

— Вероятно, это зависит от госпожи директорши?

— Нет, этого я не сказала бы. Но она обещала достать мне работу.

— Комната с пользованием кухней, — объявила госпожа Цан, она не сводила глаз с щелки в дверях. — Вам я могу доверять. Я еще до вашего приезда была уверена, что вы