и власть», — думала Мария. Ее осенило откровение. «Больше ума, больше силы и власти, чем у этого дома, — думала она. — Я должна его одолеть!»

Хорошо все заранее вызнать, поэтому она ждала, когда адвокат Бойерлейн выйдет из дому. Он появился вскоре после полудня вместе с Викки, и к ним подкатил автомобиль. Муж Викки казался толстым и добродушным. Мария обманулась бы на его счет, если б не была настороже. Она заметила, что при всей своей тяжеловесности он был как на пружинах. Быстрым взглядом он окинул улицу. Может быть, и он боялся комиссара? Мария предчувствовала, что ей придется еще иметь дело с этим тучным человеком.

Теперь она знала достаточно и уже не боялась никаких неожиданностей. Да и пора было дать ребенку грудь. На обратный путь ушло втрое меньше времени. Мария легко находила направление, потому что шла, ни перед чем не уклоняясь, как по большой дороге, где бредет навстречу стадо овец и облака плывут над головой.

В понедельник ее приняла шикарная горничная, которая сперва иронически улыбнулась. «Почему?» — спросила мысленно Мария, никогда без причины не кривившая лица. Она боялась, не ждет ли ее какой-нибудь подвох, тем более что Викки не показывалась. Горничная Лисси — так она назвалась — повела портниху в комнату и указала на стол, где лежала приготовленная работа. Лисси давала объяснения самым пренебрежительным тоном.

Мария сказала нетерпеливо:

— Уходите-ка!

Лисси даже отдаленно этого не ожидала, она повела плечом и в самом деле ушла. «Нездешняя, — подумала она. — Не понимает, что моя ирония направлена не только на нее, но и на господ. Да и вообще хотела бы я знать, можно ли иначе относиться к ерунде, которая зовется жизнью!»

Из комнаты, где сидела Мария, одна дверь, сейчас закрытая, вела в переднюю, и другая, открытая, — в столовую. Удивительная это была столовая — плоский буфет, овальный стол, кресла с овальными спинками и светло-желтой обивкой, вся мебель желтоватая и полированная, а стены выкрашены в красное и сплошь увешаны картинами. Лисси удалялась неслышно по красному бобрику, устилавшему пол. Она как будто скрылась в будуаре; был виден только угол у окна. Комнаты были расположены, очевидно, не в ряд, а веером вокруг передней, которая заменяла и приемную; Мария успела заметить это, прежде чем Лисси закрыла дверь.

За стенами столовой шумела улица. Окно, у которого работала Мария, выходило на двор. Дверь должна была стоять открытой, чтобы в комнату попадало достаточно света. Однако и она была обставлена очень импозантно: никакого сравнения с бывшей мастерской Марии у фрейлейн Распе. Все же Марии вспомнились те счастливые дни — счастливейшие в ее жизни, как думала она; в ее воспоминании все тогдашние лица смеялись. Работа была игрой, и они работали ради самой работы, а не для того, чтобы такому-то количеству людей временно уберечься от голодной смерти.

«Присматривает ли госпожа Цан за Ми?» — думала Мария. Она называла своего мальчика Ми; это могло означать «Михель», как она его окрестила, а могло означать также и «Минго». Дальше она стала рассчитывать, что можно получить на жалованье за девять-десять часов работы в сутки. Если квартира оплачена, то можно будет посылать кое-что в Бродтен на добавочное питание для вечно голодной матери и сверх того покрыть взнос, который требует с нее вармсдорфская община за частичное попечение об ее младших братьях и сестре. Они, конечно, должны были уже и работать. Мария думала о том, как Минго вернется когда-нибудь из своего длительного плавания. Ее, Марию, он тогда уже не найдет, но встретит зато ее сестрицу Ингу, которая становится все больше похожа на нее. И тогда, рано или поздно, вармсдорфская община получит то, что ей задолжали Леенинги; Мария это знала в глубине сердца, хоть сердце ни разу не облекло этого в слова.

В те времена, когда кончалась рабочая неделя у фрейлейн Распе, Мария по тридцать шесть часов держала в своих руках и под ненасытными своими взорами лицо друга — самой любви, единственное на земле лицо, каким любовь могла когда-либо смотреть на Марию, и поэтому Марии суждено было его потерять. Сердце ее сжималось при воспоминании, но она сама себя одернула. В действительности каждая пора приносила свои тревоги, свои удары, даже та пора с Минго. «Возможно, когда-нибудь я буду с тоской вспоминать красивую комнату у Бойерлейнов!»

Никто не заходил. Только Лисси время от времени бесшумно пробегала по бобрику, неся в руках вазу с цветами или начищенное добела серебро. Она поглядывала на Марию, но та только раз попросила стакан воды.

— Можете сами принести себе из кухни, — ответила Лисси.

По дороге в кухню Мария прошла через другие комнаты — для хозяина, для хозяйки, для спанья, для одеванья, для купанья и даже через такую, где, по ироническому замечанию Лисси, полагалось только играть в пинг-понг. Но там висела карта полушарий со всеми морями — единственное, перед чем остановилась Мария.

— Что такое? — спросила Лисси, в виде исключения позволив себе удивиться. — Я вам показываю одну за другой самые шикарные вещи, а вы тут вылупили глаза на какую-то чепуховину!

Вернувшись к своему рабочему столу, Мария в первый раз спросила себя, чего, собственно, ей нужно в этом доме. Вопрос напрашивался сам собой, потому что в доме не видно было никого из его обитателей. Сейчас, в одиннадцать часов, в квартире никого нет. Когда Мария пришла сюда в девять часов, все несомненно были еще дома; но все они неслышно ушли. «Викки и знать не желает, что я здесь. Курт, конечно, спит, запершись в одной из комнат. Чего же мне здесь надо?»

«Я должна посылать деньги, — опять подумала она. — Будет еще труднее, чем на хуторе. Тут люди гораздо меньше считаются со мной. Да, у меня ребенок от одного из здешних, но почему? Он также мог бы у меня быть от кого-нибудь из живущих в другом этаже, и самое скверное, что всё так случайно. Этажом выше тоже играют в пинг-понг? Я так же могла бы ненавидеть другую, как ненавижу Викки!»

Она испугалась и перешагнула через ненависть. «Я — с Куртом, она — с Минго, каждая делала что хотела!» Мария твердила это вслед за Викки, хотя не верила ни единому слову. «Для нее это было столь же нежелательно, как то для меня», — терпеливо повторяла Мария, хотя она еще в клинике почувствовала, что Викки лжет. Но что пользы было ненавидеть? «А не могу ли я отомстить сейчас, в этой комнате с окнами на двор,