— Виз, мы вдвоем? — спросил он.

— Да.

— Правда? Ты… не бросишь меня?

— Нет. А ты меня?

Кирилл замотал головой.

— Мы победим, — сказал Визитер.

— Виз, если… если я вдруг… — Кирилл Корсаков понимал, чтоговорит зря. Больше того — вообще нельзя было говорить на эту тему. Тревожныйхолодок пробежал в груди, но он уже не мог остановиться. Слишком много холодавокруг.

ЕМУ НУЖЕН КТО-ТО, В ЧЬИХ ГЛАЗАХ БУДЕТ ТЕПЛО.

— Если меня убьют, а ты победишь… Виз, ты не говори тогдамаме ничего. Пусть думает, что ты настоящий.

Визитер быстро кивнул.

— Кирилл, ничего с тобой не случится. Мы победим, сами победим!Мама только ранена, она скоро поправится. Ты останешься с ней, а я уедукуда-нибудь.

В его глазах было тепло. Кирилл секунду смотрел, потомобхватил Виза, неумело, он только маму привык обнимать. А мальчишки обнимаютсятолько в глупых детских книжках. Но ему нужно было прижаться к кому-то.Почувствовать страх за него — маленького поэта и испуганного ребенка КириллаКорсакова.

Валя Веснин тоже, наверное, был тем, в чьих глазах жило этотепло. Только что-то с ним было неправильно. Он, видно, считал, что дети ничемне уступают взрослым. Что они вправе сами все решать и поступать, как имхочется.

А это очень приятное вранье, но все таки — вранье.

И Ярослав Заров, который считал детей способными на любуюгадость, который не умел любить и боялся быть добрым, тоже ошибался.

Потому что мир такой, каким ты его видишь.

Если не ждешь любви, то ее и не будет.

— Виз, мы пробьемся, — прошептал Кирилл.

— Да.

— Виз, все будет хорошо… правда?

Посланник Развития, чьим телом было тело ребенка, а душой —боль и страх, уткнулся в плечо Кирилла.

— Я не знаю.

Ограда оказалась не такой сложной, как ожидал Илья. Простоглухой деревянный забор, правда крепкий и высокий, оплетенный поверху колючкой— но простенькой, несерьезной. Это не стальная бритвенно-острая лента «Егоза»,которую стоило бы запретить, специально созвав Женевскую конвенцию. Обычнаяржавая колючка.

Илья скинул плащ, подтянулся, набросил его поверх забора.Всмотрелся в сад. Деревья стояли голые, но слишком много елок, и слишкомбольшое пространство, чтобы его заметили.

— Руку, Маша, — велел он, взобравшись на ограду.

В комнатке охраны сидели трое. Еще четверо дежурили снаружи,один — у ворот. Когда невидимая нить лазерного датчика была нарушена, Семендаже не удивился. Лишь оскалился, вспоминая человека с автоматом на ЦВК.

Ничего. Теперь и у него не пистолет. И он на территории,которую поручено охранять. Закон — на его стороне.

— Паша, седьмой датчик вопит.

Бывший спецназовец кивнул, поднимаясь. Они двое ужепочувствовали Власть — и если остальными охранниками двигал долг, то ими —служение.

— Я спущу собак, — сказал Павел.

Это было ошибкой — единственной, которую они допустили. Ноникто и никогда не предполагал, что это может стать промахом. Собакинеподкупны. Собаки ведь тоже служат.

— Валяй, — Семен поднялся, подхватывая со стола «Кедр».Посмотрел на третьего их товарища, сухощавого, с желчным лицом татарина Рината.Парень он был не слишком крепкий, но прекрасный стрелок. — Сообщи Визирю ивыходи. Ребят я предупрежу.

Доставая из кармана рацию, он выбежал из дома.

Анна не хотела идти. Не могла. Ее мутило, стоило вспомнитьвзгляд водителя. Растерянный и обиженный, как у ребенка, которому мать ласковымголосом велит стать в угол. Растерянный и послушный.

Только Игоря ждал не угол, а бензоколонка, в которую онврежется на двухстах километрах в час…

Там ведь будут еще люди. Машины и люди. Машины, ждущиебензина, люди — ждущие любви и добра. Они дождутся лишь пламени… света,обжигающего и смертоносного. Мария говорит — их муки не зря. Их муки отольютсявечным блаженством…

Стоит ли рай смерти?

— Быстрее! — крикнула Мария. Анна послушно протянула руки, иПосланница добра помогла ей взобраться на стену. Какая она сильная… Толчок, иАнна полетела вниз, уже по ту сторону забора. Земля была мягкой и доброй, ноподниматься не хотелось. Илья рывком поднял ее, потом протянул руки, помогаяМарии. Секунду они озирались, но все было тихо.

— Может быть — вместе? — Карамазов держал автомат в левойруке. Небрежно, но уверенно.

Мария покачала головой.

— Я не могу рисковать им…

— Там еще и рисковать-то нечем! — Карамазов выматерился. — Уменя в штанах миллион таких, только попроси!

Обретенная уверенность в своих мужских способностяхтребовала похвальбы и цинизма.

— Уже есть, — ровным голосом сказала Мария. — Я не собираюсьждать девять месяцев. Он родится гораздо раньше.

Карамазов не нашелся, что ответить. Мешкать не стоило. Их,конечно, не заметили, но если территория патрулируется…

В этот миг он увидел собак. Двух здоровенных ротвейлеров,молча и быстро бегущих к ним. Карамазов вскинул автомат, сдергиваяпредохранитель, но Мария толкнула его в локоть, крикнула: «Нет!» И бросиласьвперед — на распрямляющиеся пружины звериной ненависти…

Впереди был враг. Впереди была цель.

Их растили, чтобы убивать, и они умели отличать хозяев отврагов.

Мужчина был опаснее — они знали, что в первую очередь надоликвидировать мужчин, потом — женщин, потом — детей. К тому же в руках мужчиныбыла та металлическая штука, которая несет смерть еще быстрее, чем их клыки.

Но вдвоем у них был шанс. Кто-то успеет вцепиться в горло.То, что другой погибнет, лишь добавляло ярости. Они знали вкус человеческойкрови — однажды пьяный бродяга сдуру перелез через ограду…

Женщина вышла вперед. Один пес вильнул, заходя на мужчинусправа, другой ускорил бег. Он собьет женщину в прыжке, хлестнет зубами погорлу, и набросится на врага с автоматом.

СТРАХ. СТРАХ ИЗ ТЕМНЫХ ГЛУБИН, ИЗ ДРЕВНИХ ВЕКОВ.

Впереди была не женщина — впереди был Хозяин. Тот, кого ониненавидели и боялись вместе с людьми… и так же охотно подчинялись ему, как илюди. Не самый главный хозяин, скорее тот, кто должен привести его в мир. Аглавный Хозяин тоже был где-то рядом, еще бессильный и крошечный, но ужеглядящий на них внутренним взглядом — полным беспощадной любви и приказа.