президентом Дж. Кеннеди, который резонно опасался, что «даже в том случае, если на Кубе советские войска реально не предпримут активных действий, то их ответ немедленно последует в Берлине», что неизбежно приведет к еще большей эскалации конфликта. Затем последовали и другие предложения: никак не реагировать и ничего не предпринимать, оказать активное дипломатическое давление на Москву через обращение в ООН о срочном проведении международной инспекции или провести секретные переговоры с Ф. Кастро и попытаться убедить его отказаться от советских ракет. Но в сухом остатке было принято предложение министра обороны Роберта Макнамары начать военно-морскую блокаду Кубы. Это предложение поддержали сам президент Дж. Кеннеди, его советник по национальной безопасности М. Банди и заместители госсекретаря и министра обороны Дж. Болл и Р. Джилпатрик[619].

Тем временем 18 октября находившийся на сессии Генеральной Ассамблеи ООН министр иностранных дел СССР А. А. Громыко и советский посол А. Ф. Добрынин встретились с президентом Дж. Кеннеди, а чуть позже и с госсекретарем Д. Раском, которым они высказали озабоченность Москвы столь значительным призывом резервистов и, признав военное сотрудничество с Гаваной, ни словом даже не обмолвились о наличии советского ядерного оружия на Кубе. Об этом, кстати, вопреки расхожей версии, не спрашивал и президент Дж. Кеннеди, который уверил своих собеседников, что «у его правительства нет никаких планов нападения на Кубу», однако если она «станет военной базой со значительными наступательными возможностями для Советского Союза, то наша страна сделает все необходимое для защиты своей безопасности, равно как и безопасности своих союзников». Кстати, как позднее признавался сам А. А. Громыко, встреча с Дж. Кеннеди «была, пожалуй, самой сложной из всех тех бесед», которые за почти полвека ему пришлось вести с девятью президентами США[620]. Тем не менее после этих встреч он сразу отбил шифротелеграмму, в которой уверил Москву, что «вероятность кризиса заметно снизилась», тем более что вечером того же дня сам президент Дж. Кеннеди покинул Вашингтон и направился с рабочей поездкой в Кливленд и Чикаго.

Однако на самом деле интенсивность подготовки к решительным действиям со стороны Вашингтона, напротив, значительно возросла. Уже 20 октября президент Дж. Кеннеди, госсекретарь Д. Раск, министр обороны Р. Макнамара и другие члены СНБ США проголосовали за установление морской блокады Кубы. Одновременно Стратегическое авиационное командование ВВС США, которое возглавлял генерал К. Лемей, отдало приказ о переводе всех своих частей и соединений в положение «военная опасность», а Тактическое авиационное командование (ТАК) ВВС США определило 4 бомбардировочно-штурмовых эскадрильи для нанесения первого удара по Кубе. Между тем в самом Вашингтоне, конечно, прекрасно сознавали, что, согласно международному праву, любая блокада являлась актом войны, в то время как размещение любых ракет в Турции и ответное размещение аналогичных ракет на Кубе никаких соглашений не нарушало. В результате США оказывались в роли агрессора, развязавшего войну, и в связи с этим обстоятельством в Вашингтоне возникли резонные опасения по поводу того, что сама эта акция США не встретит поддержки у мирового сообщества. Именно поэтому решение о введении блокады Кубы было вынесено на обсуждение Организации Американских государств (ОАГ), которая, опираясь на «Пакт Рио», единогласно поддержала введение санкций против Кубы, однако не в форме «блокады», а в виде «карантина», что означало не полное прекращение морского сообщения, а лишь запрет на поставки вооружений на остров Свободы. К обеспечению этого «карантина» американская сторона привлекла 238 различных военных кораблей, в том числе 8 авианосцев, 2 крейсера, 118 эсминцев и 13 подводных лодок[621].

Между тем вечером 22 октября госсекретарь Д. Раск вызвал посла А. Ф. Добрынина в Госдеп и передал ему личное послание Дж. Кеннеди Н. С. Хрущеву, а также текст его обращения к американскому народу. В тот же день советский лидер собрал заседание Президиума ЦК, в повестке дня которого стоял вопрос «Об определении позиций по дальнейшим шагам в отношении Кубы и Берлина», но фактически обсуждался только кубинский вопрос. Судя по протокольным записям заведующего Общим отделом ЦК В. Н. Малина, все члены Президиума ЦК сошлись на том, что не надо торопиться с принятием новых решений до выступления президента США[622].

Как и ожидалось, вечером 22 октября Дж. Кеннеди обратился к американскому народу с предельно лживым и полным алармистских нот выступлением, где заявил, что «внезапное, тайное и необъяснимое размещение коммунистических ракет за пределами советской территории является преднамеренным изменением статус-кво, которое абсолютно неприемлемо для нашей страны». Сейчас уже «никто не может предугадать дальнейший ход событий, предсказать размеры материальных и человеческих жертв», у нас (американцев) «впереди месяцы самопожертвования и самодисциплины, месяцы, которые будут проверкой нашей воли и выдержки, месяцы, таящие в себе множество неожиданных бед, незаслуженных обвинений, которые заставят нас быть начеку». После этого выступления главы государства в США началась настоящая паника, а Вооруженные силы страны, напротив, были приведены в боевую готовность № 3, что давало возможность начать любые боевые действия немедленно. Тем более что под рукой у президента Дж. Кеннеди уже были отмобилизованные силы вторжения в количестве 250 000 пехотинцев и 90 000 десантников и морпехов. Но в Вашингтоне также прекрасно понимали, что любое нападение на Кубу, против которой уже был введен абсолютно незаконный «карантин», чревато крайне непредсказуемыми последствиями. Тем более что в тот же день по приказу Ф. Кастро в кратчайшие сроки были развернуты 54 пехотные дивизии и более 120 зенитных батарей и дивизионов реактивной артиллерии общей численностью 270 000 человек. Аналогичные меры были приняты и командующим СГВК генералом армии И. А. Плиевым, в распоряжении которого уже находилось почти 44000 военнослужащих, 42 ракетные установки и 164 бомбовых и ракетных ядерных заряда[623]. Мир реально оказался на грани ядерной войны…

Намеренно оторвавшись от хронологии нашего повествования, отметим лишь два любопытных и малоизвестных момента тех событий. Во-первых, практически сразу по прибытии на Кубу у генерала армии И. А. Плиева обострилась его застарелая мочекаменная болезнь, которая сопровождалась высокой температурой и сильными, порой невыносимыми болями. И, во-вторых, сами участники Кубинского кризиса до своих последних дней вели жаркие споры о полномочиях И. А. Плиева в отношении ядерного оружия. Например, генерал-лейтенант Н. К. Белобородов, возглавлявший в то время Опергруппу Главного управления по ядерно-техническому обеспечению операции «Анадырь», утверждал, что И. А. Плиев был лишен права самостоятельного применения ядерного оружия. А генерал армии А. И. Грибков, возглавлявший такую же Опергруппу ГОУ Генштаба, напротив, уверял, что такое право в присутствии маршала Р. Я. Малиновского и генерал-полковника С. П. Иванова ему лично «даровал»