ракеты. Фактически же окончательное урегулирование кризиса не было ни большой победой, ни крупным поражением для обоих лидеров. Кеннеди, по существу, добился восстановления status quo, которое существовало вокруг Кубы до ввоза советских ракет. Но ему пришлось де-факто согласиться с присутствием на Кубе советского военного персонала. Главное, Хрущев добился обязательства от Кеннеди не нападать на Кубу (то есть того, что он и Кастро хотели), а также дополнительного обязательства о вывозе американских ракет из Турции».

Понятно, что именно в ходе Карибского кризиса напряженность в послевоенной системе международных отношений достигла своего пика, поскольку мир реально оказался на грани масштабной ядерной войны. Возникшая биполярная структура мира при хрупком балансировании СССР и США на грани большой горячей войны оказалась крайне опасной формой организации нового миропорядка. Отныне от третьей мировой войны всех удержал только животный страх перед применением сверхмощного ядерного оружия, поэтому требовались немедленные усилия для установления иных, куда более строгих правил поведения в наступивший ядерно-космический век. Более того, по мнению большинства авторов (М. М. Наринский, А. Д. Богатуров, В. В. Аверков, А. В. Орлов, А. А. Фурсенко, Т. Нафтали[637]), данный кризис не только стал наивысшей точкой военно-стратегической нестабильности в истории международных отношений всей второй половины XX века. Он реально обозначил определенный рубеж окончания прежней политики балансирования «на грани войны», которая определяла атмосферу всех международных отношений на протяжении целой полосы международных кризисов в 1948–1962 годах. Таким образом, «холодная война» в узком смысле этого понятия в принципе закончилась, хотя сама конфронтация двух систем сохранялась вплоть до гибели СССР. Вместе с тем именно теперь наступила эра «конфронтации по правилам» или, как выразился американский историк Д. Л. Гэдисс, эра «длинного мира», которая позволяла решать все задачи внешней политики сверхдержав без риска их лобового столкновения[638]. В реальности этот «длинный мир» в международной системе безопасности воплотился в форме «конфронтационной стабильности», которая, несмотря на резкое и постоянное чередование волн снижения и роста международной напряженности, в целом сохранилась вплоть до крушения Советского Союза и роспуска Варшавского договора, а с ними и биполярного мира в начале 1990-х годов.

Как считают те же авторы, применительно к 1960-м годам «конфронтационная стабильность» выражалась в активизации диалога между Вашингтоном и Москвой, сближении их позиций по проблемам контроля над вооружениями и международной ситуации именно на Европейском континенте на фоне довольно высокого уровня конфликтности в региональных подсистемах, прежде всего Восточноазиатской и Ближневосточной, где вскоре полыхнули Вьетнамская война, очередная Арабо-израильская война, а затем и Советско-китайский военный конфликт. Между тем интенсивность всех этих конфликтов на периферии, в которые Москва и Вашингтон были неизбежно вовлечены, не особо сказывалась на глобальном диалоге самих сверхдержав, поскольку основное внимание советских и американских политиков, государственных деятелей и экспертов снова стали занимать европейские дела и вопросы контроля над вооружениями. В целом же события Карибского кризиса отрезвляюще подействовали на руководство великих держав, которые:

— предприняли реальные шаги по расширению технических возможностей для ведения прямого диалога СССР и США в чрезвычайных ситуациях, и уже в июне 1963 года между Москвой и Вашингтоном была установлена прямая линия «горячей связи», которая в режиме круглосуточной работы позволяла лидерам обеих держав общаться друг с другом;

— резко активизировали переговорный процесс по всем вопросам контроля над ядерными вооружениями, который шел по трем узловым проблемам: во-первых, ограничения испытаний ядерного оружия, во-вторых, регулирования вопросов использования космического пространства в военных целях и, в-третьих, введения полного запрета на любую передачу ядерных материалов и технологий, а также их использования всеми государствами, не обладавшими ядерным оружием;

— продолжили модернизацию существующих военно-политических доктрин, чтобы реально повысить порог возможного советско-американского ядерного конфликта, сократить риск непреднамеренного столкновения и перерастания какого-либо, даже крупного регионального вооруженного конфликта с участием обеих сверхдержав в ядерную войну.

Между тем уже к весне 1963 года руководство американской администрации, прежде всего сам президент Дж. Кеннеди, его советник по нацбезопасности М. Банди и министр обороны Р. Макнамара, окончательно пришли к очень неутешительному для себя выводу о реальной неприемлемости концепции «первого удара», и в рамках доктрины «гибкого реагирования» американские стратеги приступили к разработке новой доктрины «взаимного гарантированного уничтожения», которая исходила из основного тезиса, что отныне стратегической неуязвимости как американской, так и советской территорий больше не существует. Гонка ядерных вооружений не могла теперь гарантировать ни одной из сторон приемлемого уровня защиты от удара вероятного противника. Иными словами, если даже одна сторона превосходила другую по численности боезарядов в несколько раз, то у второй их было уже настолько много, что она могла полностью уничтожить потенциального противника своим ответным ядерным ударом. Это умозаключение затем было подтверждено и рядом научных исследований, в том числе Ю. Н. Смирнова, который констатирует, что на конец 1963 года в арсеналах трех ядерных держав было 34 326 ядерных боезарядов, в том числе у США 29 808 боезарядов, у СССР 4238 боезарядов и у Великобритании 280 боезарядов[639]. После Карибского кризиса идея динамичной конкуренции с США начинает отступать на задний план и у высшего советского руководства, которое начинает все больше действовать в логике глобального статус-кво. То есть применительно к переговорам о полном запрете испытаний ядерного оружия признание этого статус-кво де-факто означало фиксацию соотношения тех переговорных позиций, которые были достигнуты представителями СССР, США и Великобритании еще на Женевской встрече по разоружению в самом конце октября 1958 года.

И последнее. Надо сказать, что до сих пор общим местом не только всей учебной, но и научной литературы является утверждение, что к началу 1960-х годов в мире существовало четыре ядерные державы: СССР, США, Великобритания и Франция, а Китай только-только начал работы над созданием собственной атомной бомбы и провел первое ядерное испытание в 1964 году. Однако это не совсем так, поскольку первый ядерный заряд у Франции появился в том же 1964 году[640]. Именно поэтому Париж и Пекин отказывались принимать на себя какие-либо обязательства по ограничению своих ядерного программ, ссылаясь на серьезное отставание в этом процессе от тройки ведущих мировых держав. Более того, Шарль де Голль и Мао Цзэдун рассматривали ядерное оружие как важнейшее средство обеспечения не столько блоковой, сколько их собственной национальной безопасности в условиях довольно высокой вероятности войны с внешним врагом.

Вместе с тем Москве, Вашингтону и Лондону стало совершенно очевидно, что затянувшийся переговорный процесс по вопросам разоружения и ограничения всех ядерных вооружений надо активизировать и подписывать немедленно по этой теме договор в той форме и с тем составом участников, которые согласились к нему присоединиться,