проправительственной стороны: «Что это за тутси, спасшийся от геноцида, который дружит со всеми и вся… Он на самом деле тутси? Он на самом деле пострадал? Он говорит, так будто он геноцидер…» А я радовался всем сердцем и говорил себе «Если моя музыка может создать поле для встречи и примирения двух частей нашего сообщества, которые не встречались и не говорили никогда друг с другом, это значит, что именно таким образом я могу послужить Богу».

Я вспоминал одного моего друга-тутси, который говорил мне: «Кизито, спасибо за то, что ты играл на мессе, посвященной крещению моего сына, но скажи мне, неужели правда, что ты играешь на мессах и для хуту тоже?!»

Одна женщина хуту, чьи дети были моими приятелями сказала: «Кизито, ты поёшь очень хорошо, но бросай ты этих тутси, окружающих Кагаме. Они же не христиане. Они не могут быть хором. Ты же видишь, что только мы можем быть хором…»

Я всегда отвечал, что для меня не может быть мессы только для тутси или только для хуту. Когда я играю на мессе, я аккомпанирую молитве, для которой не важны происхождение, раса или верность своему народу. Когда я пою, я молюсь. Я чувствовал, что люди были удивлены моими взглядами, это было что-то новое для руандийского сообщества в Европе. Люди, которые вращались в обеих частях руандийского сообщества, воспринимались часто как предатели.

Я чувствовал гордость от того, что стал католическим музыкантом, служащим делу национального примирения. На руандийских форумах в Интернете некоторые критики говорили об одной амбициозной персоне, которая смешивает искусство, политику и религию. Я смирился с этим и отвечал, что если такое смешение существует на самом деле, я буду горд служить делу прощения и примирения после геноцида. Для меня искусство, религия или политика существуют, в первую очередь, ради человечности, и, будучи христианским артистом на службе примирения, я не боюсь поднимать религиозные или политические темы в моих произведениях или в моих интервью. Я чувствую в себе свободу говорить о том, что я думаю на ту или иную тему, и мне не важно – политическая она или религиозная.

В консерватории я пытался говорить о Руанде с моими коллегами, но было очень трудно объяснить им, в чем суть конфликта в Руанде. Однажды в 2007 году за бокалом вина на площади Трокадеро в 16 округе Парижа один коллега спросил меня:

– Скажи мне, Кизито, между кем и кем был в Руанде геноцид?

– Между хуту и тутси.

– А ты к какой части принадлежишь – к злодеям или жертвам?

Я чуть не умер от смеха, так как мне пришлось рассказать историю Руанды времен колонизации. А затем я столкнулся с еще более серьёзным вопросом: «Неужели люди убивали друг друга просто потому, что так хотели политики? Почему они не сопротивлялись плохим политикам?»

Беседа становилась скучной для некоторых моих коллег, и тогда Шарлотта меня спросила: «Но как же ты на самом деле обратился к классической музыке?»

И вот беседа сменила направление, и через пару секунд мы заговорили о Моцарте, Бахе и Генделе, моих любимых классических композиторах.

После занятий по органу у мадам Франсуазы Левешен-Ганглофф в ее церкви в Нюйи-сюр-Сен, перед уходом, мы всегда примерно 5 минут говорили о Руанде с моим любимым профессором. Однажды, когда мы говорили о моем концерте во имя Мира, состоявшемся в Брюсселе, она процитировала одну фразу Вольфганга Амадея Моцарта, которую отныне я никогда не забуду: «Настоящий гений не может жить без сердца. Поскольку ни знания не возвышают, ни воображение, ни всё это вместе не создают гения. Любовь! Любовь! Любовь! Вот душа гения!»

Когда я возвращался в Руанду на каникулы, меня часто приглашал Премьер-министр месье Бернар Макуза, большой и давний фанат моих песен. Я рассказывал ему о моей активной деятельности в самом сердце руандийского сообщества в Европе. Он был впечатлён, он меня поддерживал. Он сказал мне, что часто говорит обо мне с Президентом. Тогда я дал ему DWD моих концертов в Европе как подарок для него и для Его Превосходительства. Я всегда был горд тем, что Премьер-министр, закончивший когда-то ту же семинарию, что и я, большой любитель церковной музыки, регулярно приглашает меня. Тогда же, в июле 2004 года, когда я был на каникулах, я возобновил контакт с моим другом хуту из Кибехо, который помог мне – он разыскал Бландин, мою старую подругу по начальной школе в Кибехо, чей отец был обвинен в участии в убийстве моего отца. В то время ее отец и мать были заключенными тюрьмы Карубанда в Бутаре. Когда я ее встретил в поликлинике города Бутаре, в которой она стажировалась, я предложил ей пойти куда-нибудь, посидеть, поговорить. Она с большими сомнениями согласилась пойти со мной в мотель неподалеку от поликлиники. Я сказал ей, что приехал разыскать ее, поскольку я занялся розыском своих старых друзей, и что ее я особенно хотел разыскать, потому что она была мне особенно близка.

– Я знаю, что твои родители сейчас в тюрьме и что они среди прочих обвиняются в участии в убийстве моего отца. Я не знаю, правда ли это, но даже если это правда, я не хотел бы смешивать тебя с твоими родителями. Мы же были детьми.

– Почему ты вспомнил обо мне?

– Потому что мы были близки… Потому что я вспомнил о моих старых товарищах, которые помогли разыскать тебя…

– Тогда чего же ты хочешь?

– Мне было бы приятно просто наладить контакт… и сказать тебе, чтобы ты не раздумывая связывалась со мной, когда тебе захочется. Я хотел сказать, что тебе нечего стыдиться передо мной обвинений, которые предъявлены твоим родителям. Для меня наша дружба продолжается.

– Ты думаешь, что это возможно? Твоя семья знает, что ты приехал повидать меня?

– Вообще-то нет, это моё решение. Я не должен давать отчёта никому.

– Ты живёшь в Европе, это так?

– Да. Уже год прошёл…

– У меня есть кассета с твоими песнями.

– Да ну? Это так мило. А где живут твои братья и сёстры?

Тогда она мне рассказала, что она пережила после геноцида, как они покинули Кибехо и бежали от РПФ. К сожалению, все члены ее семьи уже умерли. Её мать умерла в тюрьме несколькими годами позже освобождения отца. Он отсидел в тюрьме несколько лет после того, как сделал признание перед трибуналом Гачача.

Вернувшись в Европу после встречи с Бландин, я