рассказать ей о своей жизни, о том, как я выжил во время геноцида и как жил после него, о моем пути к прощению и моей страсти к примирению.

Моя милая была весьма воодушевлена этими рассказами. «Я надеюсь, Бог вручит мне этот дар – жить со всеми в мире», – говорила она. «Старайся, а Бог исполнит остальное», – отвечал я. Но на самом деле, хоть моя подруга и выказывала восторг перед моим призванием и моим способом жизни, она не сделала ни малейшего усилия, чтобы сделать то же. Наоборот, ей нравилось критиковать моих друзей хуту, говоря мне, какие они мерзкие.

Я был очень удивлен, когда видел, как после геноцида тутси, жившие за пределами страны (например, в Бурунди, Конго, Танзании и Уганде – все те, кто вернулся с РПФ) с трудом переносили хуту, хотя мы, кто жил в то время в стране и физически претерпели на себе этот ужас, когда мачете и дубинки ударяли по телам наших близких и разрубали их; мы пытались научиться жить в мире со всеми нашими мучителями, простить их и даже примириться с ними. Это мне напоминает одну руандийскую пословицу, которую я спел несколькими годами позже: «Hataka nyirubokozwemo, naho nyirubuteruranwenakebo akinumira» (Те, кто потерял что-то, не переставая, зовут на помощь. Те, кто потерял всё, молчат).

Любовные отношения с самой прекрасной руандийской девушкой из Брюсселя, рожденной в Бурунди, выросшей в Европе, пришли к концу определенно по причине этих противоречий. Почти все мои любовные отношения с руандийскими девушками вплоть до сегодняшних дней имели подобные проблемы. Я не хочу любви, которая вмещает в себя ненависть и неприятие других.

Поскольку я не уверен в том, что выйду живым из тюрьмы, я не знаю, буду ли я когда-нибудь знать счастье супружества и отцовства. Но даже если это произойдёт, я уповаю на то, что у меня будет достойный выбор – остаться одному вместо того, чтобы согласиться стать экстремистом. Принять меня – значит принять примирение. Сейчас, когда я говорю это, я не знаю ни в руандийской диаспоре, ни в самой стране ни одной девушки, которая бы понимала меня и разделила бы мою страсть к примирению. Многие считают меня идеалистом. Я даже склоняюсь к тому, что если мне суждено найти жену, то мне нужно искать среди не руандиек. Жить каждый день с кем-то, кто не принимает мой выбор, мне кажется невозможным.

7. Проблеск настоящей любви

В Бельгии в Валлонском Брабанте, а точнее, в коммуне Энкур, я нашел церковь, которую полюбил. Церковь Сен-Жозеф де Глим. В то время, когда я жил в Европе, кюре этой церкви был руандийским священником – отец Огюстин Мбандахе, известный в Руандийской церкви литургической музыкой, которую он написал, будучи семинаристом. Ему нравились многие мои композиции, и мы хорошо ладили. Когда я жил в Европе, я любил с ним видеться время от времени, проводить уикенд с ним и аккомпанировать воскресным мессам на церковном органе.

В этой церкви я познакомился с одной христианской парой, у которой была необычайная вера в Бога. Пьер Десмартон и Гислейн Скокар стали моими ближайшими друзьями. Когда я учился музыке в Париже, моя жизнь была не совсем лёгкой, т. к. моя стипендия в 600 долларов часто задерживалась. Но внезапно в конце месяца я получал 200 евро в дар от этой пары, которая так меня полюбила. Мы становились всё ближе и ближе, и во время каникул я делал всё, чтобы с ними повидаться. Я был очень тронут их верностью Деве Марии и молитве, но очень огорчался тем, что в 50 лет у них не было детей. Мне нравилось посещать их чаще, чтобы… помочь им тем или иным образом.

В 2008 году, спустя 5 лет после нашего знакомства, когда я был в машине вместе с Пьером, который вез меня на вокзал Жамблу, он мне предложил нечто, что никогда не приходило мне в голову. Он мне сказал, что если я не буду против, они хотели бы усыновить меня. Я спросил его, возможно ли это в моём возрасте, и он ответил, что да. Я уже не верил в то, что любовь может существовать на свете, но мои отношения с этой франко-бельгийской парой снова вселили в меня надежду. Мой биологический отец был убит руандийцами, а мои соотечественники, с которыми у нас одним со мной язык, одна культура, один цвет кожи и т. д., несколько лет спустя посадят меня в тюрьму, попытавшись убить.

И вот эти люди другой культуры, другого языка, другой страны пообещали мне родительскую любовь. То, что нас объединяло с этой парой, была христианская вера, и этого было достаточно. Это был для меня новый источник надежды. Я поверил, и мне было подтверждено, что Любовь на самом деле существует и исходит от Бога. Я думаю, что человек, который не верит в Бога, не может ничего узнать на самом деле. И я считаю, что тому, кто не знал Божественной любви, будет трудно любить своих близких.

Моё усыновление Пьером Десмартоном и Гислейн Скокар будет объявлено годом позже в суде города Нивель.

Когда я создал Фонд Кизито Михиго за Мир в 2010, я начал регулярно ездить в Руанду для того, проводить концерты-акции в Кигали, чтобы объяснять всем руандийцам, что Примирение и Мир – это благородные занятия, которым я хотел был посвятить свою жизнь. Я стал практически одержим этим проектом, который занял всё моё время и обязывал меня непрестанно ездить в Кигали и возвращаться оттуда.

Когда я прибывал в Кигали, это был успех, все местные средства массовой информации хотели со мной говорить, но я начинал всё больше и больше уставать. Всё, что я хотел, это чтобы мой фонд начал работать, а для этого нужно было финансирование. Нелегко найти финансирование в Руанде для негосударственного проекта. Чистого сбора с моих концертов было недостаточно для того, чтобы запустить фонд, но я не терял оптимизма. Я сказал себе, что вся страна начала понимать мой страстный призыв к прощению и примирению, и это для меня важнее денег. Цель моей миссии – высказывать и распространять миролюбивые ценности в стране и, если удастся, то до конца, до смертного моего часа.

Мои приемные родители начали беспокоиться моей нестабильностью. Они читали обо мне в руандийских СМИ, но когда я возвращался в Бельгию, я продолжал быть тем же бедняком. «Но зачем всё это?» – спрашивали они с большой досадой и любовью.