class="p1">– Под ноги надо было смотреть.

– Павел Андреевич, в феврале никто не застрахован.

Телефонная мембрана отчётливо передала скрип зубов Павла Андреевича Карачагова.

– Что ответил Свердловск?

– Их специалист может приехать не раньше конца недели. Кандидат медицинских наук, успешная практика, хорошие отзывы коллег. Оренбуржский тоже через неделю. При любых раскладах – сутки на подготовку, на изучение. В обоих случаях это будет самый острый край. Я разговаривал с обоими, и ни тот, ни другой иллюзий не питают. Говорят, если это запущенная медуллобластома, всё тщетно. И тем не менее, оба интересовались дополнительными командировочными.

– Конечно, чёрт бы их побрал! Отец машину уже продаёт, так что тысяча в день. Звоните свердловскому. Я договорюсь с военными, и завтра вечером за ним вылетит грузовой борт. И скажите, что при благополучном исходе сумму командировочных округлю до пяти.

На следующий день, в начале первого.

– Алло. Да, Алексей Алексеевич, добрый день. Накладка с военными. Генерал заартачился, помнит, сука, что я ему характеристику в отряд космонавтов подмочил. Так что не завтра вечером, а послезавтра утром Москва на него нажмёт.

– Павел Андреевич, подождите. У меня хорошие новости.

Хорошей новостью было неожиданное возвращение из Афганистана коллеги и ученика Алексея Алексеевича, давно ставшего ему добрым другом. Талантливый нейрохирург в свои тридцать шесть лет оставался по-хэмингуэевски романтичной личностью. Ещё при Андропове он написал несколько заявлений в военкомат, в которых выражал готовность и желание быть полезным ограниченному контингенту нашей армии в ДРА в качестве полевого хирурга. И только при Горбачёве на его заявления обратили внимание. В звании майора медицинской службы он прибыл в Кабул и принял под свою команду передвижной госпиталь. Война потаскала его по горам и долинам, окропила его и чужой, и его собственной кровью. Война почти вытравила из него интеллигента в маминой кофте, теперь его можно было назвать интеллигентом в бронежилете. Два раза его представляли к ордену Красной звезды. Но на его мундире нашлось место только для одного.

Все два с лишним года в Афганистане он курил трубку.

– Миша! – Не мог сдержаться Алексей Алексеевич, – Неужели мы дождались тебя!

Убедить Павла Андреевича в правильности выбора стоило двух часов телефонного разговора. Он от природы не доверял людям, не интересующимся командировочными. Опять же, посттравматический синдром.

– Он два месяца психологически восстанавливался в Ташкенте. Там у него и постоянная практика была по своему профилю в военном госпитале. Сегодня он у нас ассистировал на удалении межпозвоночной грыжи, я наблюдал. Все рефлексы в полном порядке.

– Так вы с ним уже договорились?

– Да. И менять своего выбора не хочу.

И опять в трубке был слышен скрип зубов. Сомнение.

– Давайте определимся с датой, – выдавил из себя Павел Андреевич, – и поставим точку.

– Завтра консилиум и послезавтра утром оперируем.

* * *

Павел Андреевич забыл позвонить в Москву, и поэтому к завершению консилиума на взлётном поле военного аэродрома всё ещё стоял грузовой самолёт с включёнными двигателями, готовый принять в своё чрево хоть десять карет скорой помощи. Ближе к вечеру старшая медсестра привела в палату Фёдора Карачагова другую сестру с инструментами для бритья и стрижки. Федю отключили от капельницы, усадили на стул и гладко выбрили его голову. Чуть позже мама, войдя в палату, обратилась к нему с тревогой:

– А где Карачагов?

И только после этих слов признала в инопланетянине своего сына и разразилась рыданиями. Словами не передать ту обречённость, которая коснулась материнского сердца.

В те далёкие, благословенные времена в СССР было только два компьютерных томографа. Один в Москве, другой в академгородке в Новосибирске. И очереди на них два раза огибали Землю по экватору. Поэтому после трепанации черепа врачи никогда не были готовы к тому, что увидят под ним. Содрогнулся даже закалённый Михаил Германович. Алексей Алексеевич подумал, как же его пациент до сих пор оставался в живых? Переглянувшись, они взялись за дело.

Операция продлилась восемь часов. Михаил Германович за это время похудел почти на килограмм. Были мгновения, когда он слышал свист маджахедских пуль, прошивающих палатку полевого госпиталя, и думал, насколько всё-таки проще оперировать пулевые ранения. Алексей Алексеевич уже через час ловил себя на мысли, что не видит в некоторых движениях рук своего ученика никакого смысла. И также в бесконечных минутах его замираний, как будто тот ждал подсказки, и даже в его редких командах. Алексей Алексеевич чувствовал острую боль под гипсом, когда пальцы его правой руки пытались повторить движения пальцев Михаила Германовича. И у обоих не было ни секунды уверенности в своих мыслях и движениях и ни секунды на отдых.

Когда никто ещё не мог поверить, что всё возможное уже сделано, Алексей Алексеевич отвёл своего ученика в свой кабинет и достал из настенного шкафчика молдавский коньяк.

– Сначала кофе, – замахал тот руками.

Санитарку Марину ждал у выхода из отделения влюблённый в неё водитель скорой помощи. Медсестру Ольгу дома ждали муж и двое пацанят. Фёдора Карачагова ждали три дня реанимации. Когда он проснётся на четвёртый день, почти уже полностью в своём уме, то с ужасом решит, что оглох, что врачи перестарались, перемудрили. Такая сказочная тишина снизошла в его уши. Ни одной песчинки. Потом будут слёзы счастья у его матери и отца и непростые два месяца восстановления, за которые он заметно поправится, потолстеет. У него изменится походка, так как после трёх недель коечного режима атрофируются мышцы ног, и ему придётся заново учиться ходить. Потом ещё один консилиум определит необходимость лучевой терапии. И он на двадцать один сеанс попадёт в лучевое отделение областного онкодиспансера. Очень тяжёлые воспоминания о стариках и старушках того отделения будут преследовать Фёдора Павловича до тех пор, пока он сам и Ева Дмитриевна не станут их точными копиями.

Эхо несчастья

После зимней сессии следующего года он восстановится в институте и сразу почувствует к себе общий пристальный интерес. Но не восхищённый, как хотелось бы, как было раньше, к чему он привык, а как интерес зрителя к ожившему экспонату кунсткамеры.

Время шло. Вязкие «роковые минуты», призвание которых делать человека блаженным, текли мучительно медленно и неизменно в сторону худшего. Наташа, закончившая институт последней советской весной, то есть на два года раньше Карачагова, по последнему распределению выпускников ВУЗов уехала преподавать слабослышащим детям в Алма-Ату. Еву оставили в Злакограде. О первой верзиле Карачагов больше никогда ничего не услышит, вторая будет довольно долгое время сама его сторониться. Родина, поменявшая флаг, неожиданно быстро сплавила его родителей, обоих одновременно на незаслуженно ничтожную пенсию.