— Лично я с ним знаком, конечно, не был… Но при том могу понять, почему он бы сделал так.

— И почему же?

— Вы хоть раз обращали внимание на ноги вашей подруги?

— Ноги? — вопрос был неожиданный и крайне смущающий. — С чего бы мне…

— Понимаю, понимаю. Такой человек, как вы, маловероятно бы обратили на это внимание… — он сунул мне под руку планшет с какими-то записями. — прочтите это, станет понятнее.

Это было краткое описание болезни Трисс. Сложно было понять что-то из большого количества медицинских терминов, но общую суть передать им вроде удалось. Она почти не могла ходить, последний год не могла выйти из дома. Ей нужна была дорогостоящая операция, которую она никогда в жизни не смогла бы себе позволить.

— Я никогда… Она никогда не говорила мне об этом. Но ведь такая вещь не заставила бы мужа уйти от нее!

— Как я уже упомянул, может именно вам и не получится понять этого… Всё же такие люди не очень чувствительны к, хм, социальным проблемам.

— Такие люди, как я?

— Да. Я имею в виду… — он сделал паузу, прикрыв рот рукой. — ваше, кхм, отклонение.

— О чем вы? У меня нет отклонений.

— Вы что же, никогда не проверялись у врача? — он осматривал меня, с головы до ног, будто сканируя. Его взгляд проходился по мне холодным льдом по коже. — Как по мне, так сразу стало бы заметно…

— Да о чем вы?

— Вам знакомо такое понятие, Даллас… — он уселся обратно в кресло, скрестив руки, — как синдром Аспергера?

* * *

Моя мама сидела в коридоре, её глаза бегали от ноутбука к телефону и обратно. Она совсем не обращала на меня внимание, пока я абсолютно безо всяких мыслей сидел рядом, стараясь поймать в экране планшета солнечного зайчика. Когда свет наконец отразился от черной глади прибора, он тут же заскакал по стенам, на них были красивые лампы, похожие на маленькие гнезда. Солнечный зайчик, по велению моих рук попрыгал. Раз лампа, два лампа, три… Правда на все семь ламп, что были на той стене в коридоре его не хватило. Он остановился на четвертой и пропадал после того, как пролетел половину до пятой.

Из двери напротив меня вышел врач. Он сделал странный жест рукой, моя мама закрыла ноутбук и спрятала телефон в сумку, потянув меня за руку с собой. Не понимаю, зачем так тянуть? Больно ведь было…

В кабинете были приятные белые стены, а из окна светило солнце, придавая всему помещению очень теплый и приятный вид. Я не смотрел на маму или врача, мне были интереснее щели в каменном полу. Раз щель, два щель, три…

Не успел я досчитать до пяти, как мама крепко сжала мою руку. Что-то случилось? Почему мама плакала?

— Боюсь, у вашего ребенка есть серьезные осложнения. У него синдром Аспергера. Это форма высокофункционального аутизма. Он будет способен…

Потом он много извинялся, а мама много плакала. Почему она плакала? Подумаешь, синдром. Я ведь не умру от него. За что он извинялся? Если он так не хотел, чтобы она расстраивалась, мог бы ничего и не говорить! Это неправильно. Это неправда.

* * *

— Это неправда. У меня нет никакого синдрома.

— А это? — он указал на мою руку.

— Что не так?

— Ваша рука. Она постоянно дергается. Вот, видите, как сейчас. Это не похоже на нервный тик. Я ведь вижу, стоит мне только посмотреть на вас слегка прямее или упомянуть вашу подружку.

— Доктор, вы ошибаетесь. Если бы у меня что-то было, я бы об этом знал. Да все бы знали! Трисс не жаловалась на мою руку…

— Возможно, она просто привыкла. За толстыми стеклами депрессии и не такое пропустить можно. Кстати о ней.

Он протянул мне бумагу на подпись. Если честно, половину букв не было видно или даже не должно было быть видно. Очень трудно разглядеть что-то в таком паршивом освещении.

Старая выцветшая бумага А4, аккуратная, местами нечеткая печать. Лист только из принтера, но он не теплый, а будто даже холодный. Холодный настолько, что пальцы прилипают к его обратной стороне. Мне не дали даже времени прочитать его, стали кричать что-то про то, что я слишком тупой и долго соображаю. Под таким напором не было никаких вариантов.

Я расписался, Шеффлер стал рассказывать, как здесь лежит Трисс, чем ее пичкают и что вернется в норму она уже через несколько месяцев. Только у меня не было этих месяцев. Он так же сказал, что она просила передать мне, что я могу вести дела и без неё. В этом не было никаких проблем, но мне нужна была моя живая работодательница. Мне предложили экскурсию. Я пытался отказаться, но меня повели вдоль полупрозрачных боксов к нее палате. Она спала, по этому зайти и поговорить я не мог, но даже глядя на неё со стороны я видел, даже не смотря на то, что ни единая ее мышца или мускул не дернулись, я знал, что там, внутри, она до сих пор жива. И до сих пор здесь. Просто глубоко спала.

Машина остановилась в квартале от моего района. Дождавшись, пока я выйду, таксист тут же рванул в яркую пустыню города. Пришлось сойти чуть раньше, денег до дома не хватило, но по-правде я был даже рад остановиться здесь. Мой путь пролегал через длинный сквер, пусть и достаточно пустой, там было всего девять деревьев и шесть кустарников, но это было всяко приятнее, чем беспросветные стены города.

Центр оставался для меня непреодолимым местом, сколько бы я не пытался. С тех пор, как я приехал, я ни разу там больше не побывал. Его длинные ряды окон, постоянный шум и глаза людей. Тут было сложно сыскать людей, что не стали бы искать в тебе недостатков. Почему всем так важно знать, что у тебя в медкнижке? Зачем вам моё имя, вы же ни разу им не воспользуетесь?

Пока я жил где-то там, на границе, люди относились ко всему совсем иначе. Все всегда были готовы друг другу помогать, они рассказывали истории у костров и светильников, кто-то таскал гитары и они, выпив медицинского спирта, могли распивать песни. Это было громко, по этому я всегда сидел дальше всех. Но я был такой не один. Как-то со мной захотел познакомиться мужчина, с которым мы раньше почти не говорили. Он сказал мне, что имя — такой же ярлык, как и все остальные, которыми его