наградило то место. По этому он выбрал что-то короткое, чтобы его было легко выкрикнуть, это ему почему-то было важно. Он назвал себя Гриф. Мне он сказал, что имя у меня красивое, но очень длинное. Тогда я подумал, что тоже хочу сократить его, но оставить самую красивую часть.

Тревога охватила меня в тот момент, как я увидел свой дом. Во всех комнатах горел свет. Такого никогда раньше не было. Зачем бы это понадобилось Примусу, включать свет?

7

Когда Примус начал терять память он постоянно останавливался посреди какого-нибудь действия и очень долго будто раздумывал, как сделать это правильно. Я даже думал, что мы с ним в этом похожи. Порой я не мог определиться как мне сказать ту или иную вещь, чтобы она звучала правильно, по этому мог просто не говорить ничего, чтобы не сказать ни с той интонацией или не выглядеть глупо. Но Примус лишь не мог обработать нужный запрос. Времени на это требовалось куда больше, так как основные настройки были сбиты.

По всей квартире горел свет. Люстры были включены везде и даже одинокая лампа рядом с диваном сочилась противным теплым светом. Провода были грубо выброшены из шкафа и валялись теперь везде, соединяясь в странную огромную сеть. Они сошлись под столом с огромным корпусом, с батареей, с моим рабочим компьютером и в конечном итоге все соединились в голове моего друга. Такое могло вызвать сильное перенапряжение, даже воспламенение из-за перегрева, но Примуса это не волновало. Его тело из-за переменного тока билось в конвульсиях под столом, билось руками и ногами об батареи, он буквально сделал для себя электрический стул из подручных средств, выжигая себе мозг. Выключить его одним простым рывком было нельзя, я крутился вокруг батарей и аппаратуры. Что-то скачивалось из его головы. Что-то очень большое, в таком объеме, что аппаратура сама не могла этого вынести.

Я не мог остановить его, никак не мог. Даже если бы я захотел отключить его от системы — я бы просто поплавил ему мозг. Оставалось только ждать, но если и дальше он будет нагреваться с той же скоростью, то просто взорвется. Я притащил с кухни намоченные холодной водой полотенца и поставил рядом кастрюли, доверху наполненные той же водой, чтобы не отходя от него можно было предотвратить смерть от перегрева. Я менял ему полотенца пятнадцать минут, что качались данные. Сразу же после этого я выдернул провода, запихнув их обратно в походный мешок, открыл все окна и не прекращал охлаждать своего друга. Кажется меня и самого продуло, но всё лучше, чем его смерть.

Время шло, но никогда не проходила вина за все те смерти, что не смогли предотвратить. Я слышал это постоянно, как кто-то погиб, как что-то пошло не по плану. Мне никогда не говорили в лицо о смерти, старались избегать со мной этой темы. Кажется на их лицах была лишь жалость. Но что же здесь жалеть? Я не оплакивал умерших и всегда плохо понимал, как это произошло. Только что человек был тут. Теперь он тоже тут, просто на два метра ниже нас. Все говорили про какой-то рай, про мучеников, звали святош отпевать… Мама учила меня никогда не скорбить. И я не знал, какого это.

Прошло будто несколько часов перед тем, как он проснулся. Его конечности всё еще отказывались двигаться, его пробуждение выдала мелкая судорога и активировавшийся серый глаз. Яркость его радужки стала ещё тусклей, её было видно всё хуже на фоне пустых черных склер. Его батарея начала сдаваться. Он что-то шептал, из последних сил напрягая проводные связки.

— Крыша… Отведи меня… На крышу…

Не было ни одного вопроса. Мне было необходимо, жизненно необходимо отнести его на крышу. Чтобы поднять Примуса с пола мне нужно было снова нести его на руках. Моя спина совсем отекла, а ноги и без того дрожали. Став быстро соображать, я заметил плед на диване, которым укрывался этой ночью.

Пока я сидел за оборудованием, проверял его точность, на улице поднялись шум и пыль. Ребята повыбегали из палаток, кто-то звал на помощь медика. Тот, кто был постарше в звании нёс на себе, обмотанного в куртку и подвешенного сзади, как в рюкзаке, Грифа. С его лица стекала кровь, а глаза были полузакрыты. Зрачки были белее парного молока.

Я усадил Примуса на плед и закинул в такой импровизированной сумке на на плечи. Он пытался что-то сказать, трогал руками волосы на моих плечах, а я нёс его на крышу, куда он и хотел отправиться.

Гриф был весь в крови, часть головы будто пропала. Я пытался узнать, что случилось, но меня оттащили назад.

«Тебе нельзя это видеть, пойдём, Дал, чем ты был занят?» проводил меня другой старший, а я из-за его спины хотел лишь увидеться с Грифом. Я прекрасно знал, что с такими ранами отправляют в лазарет. А оттуда почти никогда не возвращаются. Мне не дали увидеть его больше.

Люк на крышу был наглухо закрыт, Примус указал онемевшей рукой куда-то под лестницу. Там лежали ключи, должно быть, домовладельца, ключи были не только от крыши, но и от остальных квартир.

Открыв проход я заметил импровизированную веранду, которой тут явно не предполагалось. Но наличие здесь стульев меня сильно порадовало. На один я усадил своего друга, оставив на его плечах плед, а сам сел рядом, ожидая того, что хотел мне показать Примус.

— Что ты хотел? Примус, зачем? — мои попытки поговорить с ним были тщетны, да и он не давал надежд на диалог.

Прошла минута, вторая, пятая. Пять минут и сорок шесть секунд ушло на ожидание. На сорок седьмой секунде Примус поднялся на шатающиеся ноги, плед всё еще лежал на его плечах. Он медленно, трясущимися ногами пошёл куда-то вперед. Я почти вспрыгнул за ним, подхватывая его за руки, хватаясь за любую часть его тела, лишь бы удержать на ногах.

«Смотри» — издал он хрипящий шепот. Я уставился туда же, куда показывал его абсолютно не живой взгляд. Он смотрел куда-то наверх, куда-то в небо. Среди серых туч кое-где виднелись одинокие проблески звезд, но ничего больше в захламленном городском небе. Он смотрел куда-то. Его взгляд то и дело мутнел, глаза скакали с невероятной скоростью, будто он правда искал и видел что-то в небе.

— Смотри?…

— Ты… Ты не видишь?.. — он посмотрел на меня, не закрывая рта после своих слов.

Я не мог