— Я к Акуловым… Не знаете, где они? А то никто не открывает, — Олег вернулся к двери и попытался придать голосу мягкости, но это не сработало. Сквозь скрепленную дверной цепочкой щель бесцветный глаз посмотрел на него с еще большим подозрением.

— А надо чего?

— Да так… — Олег замялся. — Поговорить.

— А вот я сейчас милицию вызову, там и поговоришь, бандюга. — Глаз отлип от щелки, и Олег увидел острый, вздернутый вверх кончик носа.

— А чего так недружелюбно? И сразу бандюга? Может, я друг.

— А того, что я тебя первый раз вижу тута. А я всех, кто к соседям ходит, знаю.

— Так-таки всех?

— Представь себе. Твою рыжую морду я бы запомнила.

На «рыжую морду» Олег обиделся. С чего вдруг рыжая, он блондин.

— У вас, бабушка, со зрением проблемы. Судя по зрачкам, катаракта, — отомстил Ревин. Дверь захлопнулась.

«Вот идиот! Упустил ценного осведомителя», — выругал себя опер и направился к лестнице.

Звук бряцания цепочки и последующий за этим скрип двери снова развернули его. На пороге в выцветшем халате стояла худая с кривыми тощими, как у таракана, ножками старуха.

— Ты врач?

— Вроде того, — соврал зачем-то Ревин.

— А ну проходи, — пригласила бабуля, отступая вглубь прихожей.

Только советский человек был способен в шести метрах с плитой и раковиной уместить помимо холодильника еще и целый кухонный гарнитур. Бабка протиснулась между буфетом и столиком и опустилась на табурет, гостеприимно оставляя более свободное пространство у стены гостю.

— Думаешь, катаракта? — Бабка потерла морщинистые веки. — А эта помпезная дура талдычит: «Бельмо, бельмо».

— А кто эта… помпезная дура?

— Врачиха одна белобрысая. Я про нее сразу все поняла: помпезная дура с самомнением. Знаешь, какое у нее образование?

— Какое? — Абсолютно ненужная Ревину информация отчего-то вызывала интерес.

— Интеренет, — бабка ткнула скрюченным пальцем в потолок.

«Для стариков что Интернет, что Господь Бог…» — Олег не успел додумать фразу.

— Но что надо, я отлично вижу. — В доказательство бабка выпучила глаза. — И тебя сразу разглядела. Вижу: хороший человек стоит, образованный… Настоящий дохтур. Не то что эта… — Старуха кивнула за плечо. — К Акуловым плохие не ходят.

— А где же они сейчас? — осторожно ввернул Ревин.

— Так в санаториях. Уж неделю как. А ты не знал?

— Нет. — Олег расстроено вздохнул. — Значит, теперь только через две недели вернутся.

Проникнувшись разочарованием гостя, бабка посмотрела на него с сочувствием.

— А ты чего хотел?

— Да так… — Тут Олега осенило. — Про здоровье хотел узнать? Как детишки, как сами. Я Павлу давно советовал в санаторий с детьми съездить. Когда такая наследственность…

— Да ну?! Неужто хворь какая? А так-то и не скажешь. Ну, детишки сопливят иногда, да, но Пашка на вид здоровый, как бык.

— Вот именно — на вид. Чаще всего вид и обманчив. Иная старушка… Ну вот как вы… Такая… худенькая… щуплая… миниатюрная, в общем, — наконец подобрал подходящее слово Олег. Морщинистые веки старушки слегка вздрогнули одобрением. — И вроде сил в ней — кот наплакал, и ходит с трудом, и видит уже слабо, а внутри живчик, и протянет лет сто, как минимум, а двухметровый бугай, косая сажень в плечах, внезапно раз — и помер… И все гадают: чего вдруг…

— А потому как внутри гнилой, — закончила за гостя бабка. — Я Алевтина, — представилась, — а тебя как кличут?

— Олегом.

— Давай чайку, — предложила Алевтина и, виртуозно развернувшись в узком проходе, полезла за чашками в навесной шкафчик. — Всё ты верно говоришь, Олег, так и есть.

— А всё дело в чем? В наследственности! — Олег поднял палец вверх и тоже немного его скрючил, чтоб было похоже на жест старухи. — Я Пашке так и сказал. Всё дело в предках.

— Ну Пашке-то бояться нечего, его родители здоровые были.

— А вы их знали? — осторожно выводил на нужную тему Ревин.

— А как же. Мы с покойным мужем сюда в одно время с ними въехали. Поначалу даже дружили, все праздники вместе отмечали.

— Поначалу? А что случилось потом? Поссорились?

— Не то чтобы поссорились… — Алевтина грохнула на стол расписанные золотистыми цветами чашки. Ту, что с отколотым краешком, придвинула к себе, целую пододвинула гостю. — Просто… Машка, как начала рожать… одного за другим. За десять лет целый выводок, а у нас с Петром детей не было, ну и вот… Какие уж тут праздники, когда детей столько…

— Да. Тяжело, когда много детей. Я вот тоже не понимаю, как многодетные матери со всем справляются.

— Да будет жалеть-то. Не больно Машка детьми занималась… — Алевтина хлебнула из чашки кипяток и закашлялась. Олег терпеливо выждал пока старушка придет в себя, хотя внутри не давало покоя чувство, что он уже почти подобрался к главному.

— А кто же ими занимался? Муж?

— Да ну… Петька пахал, как папа Карло, столько детей попробуй прокорми. Он из порта не вылазил.

— А кто ж тогда?

— Регинка.

— Это кто? — прикинулся Олег.

— Старшая Пашкина сестра. Машка сначала Регинку родила, а через три года Кольку, и потом через каждые два года по ребенку. Три девки, три пацана. Вот Регинка с ними со всеми и нянчилась. Да еще и последыша ей подкинула, когда Регинке уже шишнадцать лет было. Можешь себе представить, все девчата, подруги ее, уже с кавалерами да по танцам, а эта с коляской да детским садом. Я Маше говорила: «Что ж ты девке жить не даешь? Мало что детства ее нормального лишила, так еще и юности лишаешь». Так она мне в ответ: «Не лезь. Ты бездетная учить меня будешь?» Ну я и замолчала, подумала, и чего я, правда, свой нос в чужую семью сую.

— Так ведь не со зла. Наоборот, добра хотели Регине. Я вот с вами в этом совершенно согласен. Не должна была мать девушку лишать ее возрастных радостей. Как же сама Маша этого не понимала?

— Вот и не понимала. Я, надо сказать, тогда обиделась на нее шибко. И потом, когда Илюшка погиб, даже подумала: «Так тебе и надо». Прости меня, Господи. Теперь-то жалею.

— Ну, в сердцах чего только не скажешь.

— Понимаешь, я ведь предупредить ее хотела, что хорошим это не кончится… Как чувствовала.

— О чем это вы?

— Я ведь видела, как его качелей… — зашептала Алевтина, испугано прижимая жилистые руки к щекам. — Только не сказала никому.

— Кого? — не понял Олег.

— Младшенького… Илюшку… Они рядом с качелями стояли…

— Кто?

— Регинка и Илюшка, а дети… другие… со двора… катались… Их там человек пять набилось, по два на сиденьях, один стоя раскачивал… качели тяжелые… раскачали так, что перекладины дрожали… Эти визжат, свистят от удовольствия на весь двор, я возьми и выгляни… Смотрю, значит, а Илюшка Регинку