На распродаже небось? И почем сегодня морковка?

— Какая еще морковка? — не поворачивая головы, буркнула Лена и задергала ключом.

Что за удивительная особенность у человека появляться в самый неподходящий момент и портить ей настроение?

— Я про плащик. — Волков обошел Рязанцеву и стал сбоку, загородив окно. — Цвет умопомрачительный! Писк сезона? От Юдашкина или Кардена?

— От Штутсель! — зло выпалила Лена и попыталась выдернуть ключ из замка, однако после ее усиленных манипуляций ключ застрял окончательно. — Отойди, ты мне свет загораживаешь.

— Зачем тебе свет, Рязанцева? Ты сама просто светишься от счастья! В этом морковного цвета плаще. Теперь я буду звать тебя Морковкина.

— Ну, твою фамилию и менять не надо. — Лена выдохнула и отошла от двери. — Помог бы лучше.

— А что мне за это будет?

— Мой страстный поцелуй.

— Больно надо, своего молокососа целуй.

— И что у тебя за привычка, Волков, все «дашь на дашь» мерить?

— А у тебя приставать с поцелуями.

— Ты шуток вообще не понимаешь?

— Твои — нет. Ты шутить-то не умеешь, Морковкина.

— Ладно, или помоги с дверью, или проваливай в таком случае.

Открытая дверь стоила ей вазы печенья «Медвежьи ушки» и скомканного, брошенного с досадой на стул плаща.

Отличный денек намечается, если еще и учитывать, что на совещание к Орешкину идти не с чем.

— Как это не с чем? — возмутились в один голос оперативники.

— А показания старухи? — Ревин посмотрел на стул, поднял скомканный плащ, расправил, повесил на вешалку.

— С катарактой? Кто ей поверит.

— Но двадцать лет назад у нее катаракты не было. — Сел на стул.

— Тогда с маразмом. Любой адвокат прицепится к ее возрасту. Сколько ей?

— Шестьдесят. Ну и что?

— А то. Мало ли что там привиделось старушке? Других свидетелей ты же не нашел?

— Нет. — Ревин опустил голову. — Что ж, выходит, я зря ездил? Еще и в машине всю ночь провел.

— Не зря, Олег. Я просто рассуждаю так, как, скорее всего, нам скажет Орешкин. К тому же и связь патологоанатома с семейкой Штутсель Виктор не обнаружил.

— Ты бы его видела, огромный двухметровый амбал с внешностью Франкенштейна и улыбкой Моны Лизы. Даже у меня мурашки по спине побежали, когда я в его так называемый офис зашел. Жуть: полумрак, холод и запах тлена. Загробный мир во всей красе.

— Да все эти патологоанатомы… — в сердцах бросила Лена, вспомнив утренний инцидент. И как ей только в голову пришло предложить Волкову страстный поцелуй, пусть и в шутку, брр… Она и правда выглядит со стороны навязчивой? — Ужасная профессия и люди в ней работающие, наверное, тоже обретают со временем подходящие черты, и характер у них формируется соответствующий.

— Если ты на Волкова намекаешь, то он всегда таким был, не зря же от него жена сбежала. А остальные, ну сама подумай, кто такую профессию выбирает?.. Не за длинным же рублем туда идут, значит, есть склонность.

— Не за длинным рублем?.. — взгляд зеленых глаз застыл. — А сколько они получают?

— Я точно не знаю, но Волков всегда плачется, что за такую тяжелую работу ему копейки платят.

— Да ему сколько ни дай, всегда будет мало. Он же жадный до денег, и не только денег… до всего. Ничего просто так не сделает. Сами знаете, он за выполнение любой просьбы, даже той, что входит в его прямые обязанности, требует дополнительной оплаты, хоть вон печеньями, — Ревин кивнул на пустую вазу.

— Подожди, Олег. Виктор, надо бы узнать, как живет этот Франкенштейн. Я имею в виду материальное обеспечение.

— Материальное обеспечение что надо. Ты бы видела «Джипяру», что у заднего входа в морг стоял. Мне на такой за всю жизнь не накопить.

— Так может, это не его?

— Его. Я видел, как он из него входил.

— Угу, — Лена посмотрела на часы. — Только это не приблизило нас к делу об убийстве и для Орешкина маловато. Остается последнее — припереть мамочку к стенке.

Ахматовский профиль. Короткая ровная челка, загогулина волос на затылке. Длинные тощие ноги вытянуты и перекинуты одна на другую, и такие же тощие длинные руки, которые она сложила перед собой. Не руки — длани. Она сидит, чуть сгорбившись, немного наклонившись вперед. Не хватает только тонкой сигареты в длинных пальцах. Хоть картину пиши.

— Регина Петровна, мы вызвали вас для дачи показаний по факту смерти вашего ребенка… ваших детей. Вам есть что сказать по этому поводу?

Зацепившийся за угол стола взгляд скользнул мимо лица следователя и замер на подоконнике.

— Регина Петровна, вы меня слышите? Мы расследуем…

— Что я должна сказать?

Экзальтированная дамочка начинала раздражать своей холодностью и апатией. Чуть не вырвалось киношное: «Вопросы здесь задаю я». Лена набрала в легкие воздуха.

— Расскажите, при каких обстоятельствах умерла ваша дочь. Как это было? Подробно.

— Она кричала, одеяло пищало, у меня голова раскалывалась.

— Что было дальше?

— Мы его отключили, и все стихло. Я наконец выспалась.

— А ребенок?

— Она замолчала. Утром я заглянула в кроватку, она уже была мертвая.

— Почему вы отказались от вскрытия?

— А зачем? И так же ясно, что это случилось снова.

— Понятно. — Лена почувствовала резь внизу живота. Фантомная боль от потери ребенка. Она не испытывала жалости к этой женщине. Даже сочувствия. — Нам нужно ваше разрешение на эксгумацию тела вашей дочери.

— Зачем? — В ней ничего не дрогнуло. Взгляд так и завис на подоконнике.

— У нас есть сомнения в причинах смерти ребенка.

Никакой реакции. Истукан. Почему небеса так несправедливы. Острая боль усиливалась и становилась невыносимой. Лена открыла сумочку, достала коробочку с «Но-шпой» и быстро проглотила таблетку.

— Зачем вы толкнули брата под качели?

Длинные руки дрогнули, и взгляд заметался по окну.

— Вы хотели от него избавиться? Вы хотели его убить?

— Нет, нет… Это неправда, неправда… — Она не кричала, не возмущалась, лишь тихо приговаривала себе под нос. Эмоции в стиле Регины Мамойко.

— Поэтому вы обманули мужа, сказав, что ваш брат попал под машину.

— Неправда… Неправда…

— Вам не нужны были дети, они надоели вам еще в детстве. Детстве, которое у вас отняли родители, поэтому и вы отняли его у своих детей. Так?

— Нет… Нет… Нет…

— Ну и что? Чего вы добились? Признания не получили, разрешения на эксгумацию тоже. Вы провалили допрос. С чего вы вдруг стали давить и обвинять несчастную женщину? Что с вами, Елена Аркадьевна? Я вас не узнаю. Это не ваш стиль. Решили поиграть в злого полицейского? — Постепенно распыляясь, Орешкин начинал покрываться красными пятнами.

— Передо мной была убийца. Я уверена в этом. Я ее видела.

— Видела. И что? У нее на лбу было написано: «Я — убийца»? А известно ли вам, Леночка, что даже если на