Продолжая развивать отдел «Основы Египта», мы завезли книги о святых, монастырях, искусстве и цивилизации коптского периода. В этот период, продолжавшийся с III по VII века, в Египте произошел сдвиг от древнеегипетских религиозных обрядов к коптскому христианству – конфессии, современные последователи которой составляют самую большую часть христианского населения страны. И при всем том эти книги вызвали ряд гнусных комментариев.

– Посетители жалуются, что у нас слишком много книг о коптах и мало о мусульманах, – сказал Хусам, один из нелюбимых мной сотрудников службы по работе с клиентами, в уголках губ которого при разговоре все время собирались капли слюны.

– Неважно, это посетители так считают или ты сам, мы все имеем право на собственное мнение. А мое мнение таково: «слишком много» – это по сравнению с чем? Христианство пришло в Египет в 33 году нашей эры. Слово «копт» происходит от греческого слова «египтянин». Древний Египет захватывали гиксосы, нубийцы, ливийцы, персы, греки и римляне. И копты, возможно, являются ближайшими потомками древних египтян. А что касается мусульман – напомни мне, когда ислам добрался до наших краев? – Я отошла от него в сторону, чтобы слегка остыть.

Я бы сказала ему и больше, но мы уже столько раз возвращались к этому разговору, что я знала: никакие аргументы тут не помогут. Хотя его замечание кажется безобидным, оно обнажает брешь в нашем культурном самосознании: стремление к исламской гегемонии, несущее в себе тотальное отрицание любых различий и самой истории. Мусульманское завоевание Египта состоялось около 640 года нашей эры под предводительством полководца Амра ибн аль-Аса. После нескольких лет осад и битв Египет пал, и началась постепенная, поддерживаемая новой государственной властью исламизация. Сначала была введена джизья – неподъемная дань, которой облагались те, кто отказывался принимать ислам. Дальше последовал язык: коптский и греческий (языки, на которых говорили во времена греческой и римской оккупаций Египта) были вытеснены арабским, который стал доминирующим средством общения, а позже – и национальным языком по закону. В 1919 году египетские революционеры использовали совместное изображение полумесяца и креста, чтобы продемонстрировать единство народа против британской колониальной оккупации. С 1923 по 1953 год на флаге Египта был изображен полумесяц с тремя пятиконечными звездами. Считалось, что полумесяц символизирует ислам, а три звезды – либо земли Египта, Нубии и Судана, либо три мирно сосуществующие религии: ислам, христианство и иудаизм. И все же такие люди, как Хусам, боятся меньшинств, исповедующих другие религии, хотя каждый десятый египтянин – копт.

Такое отношение задевает меня лично. Я выросла с верой в единство и солидарность. Моя мать была из коптов, а отец был мусульманином. Они преподносили нам историю как длинную цепочку взаимосвязанных событий и учили нас воспринимать арабский, французский и английский не как языки, исконно доминирующие в нашей стране, а как современные проявления многочисленных завоеваний, которые Египет претерпел за тысячи лет своего существования. Ничего личного, просто колониальное наследие. Но в последние десятилетия принятие различий и толерантность по отношению к другим вероисповеданиям, кажется, сходят на нет. И я задаюсь вопросом: не является ли толерантность навыком, которому человека нужно обучать, как чтению? Нам с Хинд он был привит с самого раннего детства. Но, возможно, другие были лишены этого преимущества.

Космополитичная история Каира и Александрии и значительное влияние на облик Египта его греческого, армянского, итальянского и французского населения – все это нашло свое отражение в отделе «Основы Египта». В книге «Человек в костюме из белой шагреневой кожи» Люсетт Ланьядо рассказывает историю своей еврейской семьи и ее последующего исхода из Египта в результате репрессий Насера против иностранцев, которые начались после 1956 года. «Абрикосы на Ниле: Мемуары с рецептами» Колетт Россан повествует о ее детстве в семье египетских евреев в Каире военных лет. Создавая в своих мемуарах «Олеандр, жакаранда: Восприятие детства» портрет Египта 1930–1940-х годов, Пенелопа Лайвли представляет читателю жизнь Каира глазами ребенка колонизаторов. Будучи британской девочкой, она восхищается свободой босоногих крестьянских детей – не понимая, что это лишь показатель их бедности. В хитросплетениях своих воспоминаний все эти писательницы воссоздают яркую картину египетской жизни тех лет, не предаваясь при этом ностальгии. Они приумножают – и усложняют – историю египетской нации. Я надеялась, что это многообразие взглядов поможет таким читателям, как Хусам, изменить (хотя бы немного) точку зрения, смириться с некоторым дискомфортом и выслушать кого-то другого.

А когда мы представляли ислам, то делали это в характерной для Diwan манере. Мы избегали религиозной полемики. Мы не продавали хадисы, изречения пророка, или тексты разных школ исламского права, которыми полнились все остальные книжные магазины. Вместо этого мы предлагали книги о маулидах – праздниках, приуроченных к дням рождения святых; суфизме; поэзии; каллиграфии; архитектуре; искусстве резьбы по дереву и изготовления ковров и керамики. Мы призывали самих себя и всех своих посетителей воспринимать историю как подвижную, изменчивую сущность, а не как безжизненную, линейную хронику событий. Мы олицетворяли и продвигали идею о том, что историю, сотканную из фрагментов, надо изучать по фрагментам.

Затем мы стали срывать плоды в более удаленных садах: обзавелись сборниками египетских пословиц и поговорок, названия которых представляли собой причудливые дословные переводы на английский популярных фразеологических выражений и идиом. Сын утки умеет плавать (The Son of A Duck is A Floater). Разгружай собственного осла (Unload Your Own Donkey). Абрикосы – завтра (Apricots Tomorrow). В том, как они преподносили эти проверенные временем истины, была какая-то обезоруживающая простота. Отобранные выражения были чем-то вроде народного архива, передающего мудрость из поколения в поколение. Они использовались в устной и письменной форме в разговорном арабском языке, а будучи опубликованными на английском, стали доступны более широкому кругу читателей. Вместе с тем эти книги были полны очаровательной непереводимости. Переход в другой язык сделал наши пословицы и поговорки шероховатыми, немного неловкими. Их содержание перестало восприниматься как нечто самоочевидное и как будто приобрело собственное значение.

Оценив созданный нами отдел, мы с Хинд и Нихал осознали, что в нем не хватает книг Нагиба Махфуза, лауреата Нобелевской премии и автора «Каирской трилогии». Когда романы Махфуза прибыли в магазин, Ахмад, прирожденный торговец и мой любимый продавец в Diwan – всегда очень опрятный, улыбчивый и схватывающий все на лету – стал расставлять их в алфавитном порядке. Я встала у него за спиной, наблюдая за работой. Не оборачиваясь и словно бы адресуя свой вопрос полкам, он поинтересовался, почему мы не поместили в этот отдел книги Юсуфа Идриса.

– Лично у меня, Ахмад, он один из любимых авторов. Он был одним из четырех арабских претендентов на Нобелевскую премию, но не получил ее.

– Почему?

– Денис Джонсон-Дэвис, ведущий переводчик арабской литературы того времени, говорил, что на французский и английский было переведено недостаточно много его произведений; другие же говорили, что он мастер рассказа, а шведы предпочитают романы.